Марина Вишневецкая - Кащей и Ягда, или небесные яблоки

— Инвари! Оле-туоле! — и стали в небо горшечные черепки, подкручивая, бросать. И с хохотом их старались ловить. А потом и со смехом друг в друга швыряли.

Должно быть, это ему приснилось — будто ветер голос Ягды принес, но слов он не разобрал, а только в их звуках тревогу расслышал… А когда он открыл глаза, вокруг него были снежные шапки гор. Он лежал на ковре из пестрого мха, а чуть ниже петлял и прыгал с камня на камень ручей. Не иначе, в это тихое место его принес Степунок… А когда привстал на локтях, вдруг увидел Симаргла. Юный бог от ручья нес воду в ладонях. А потом этой колкой водой Кащеевы раны омыл. А потом — ведь откуда-то знал про нее! — вытянул из-под левой лопатки костяную иглу.

«Почему мне совсем не больно?» — удивился Кащей и увидел, что раны — они ведь только что еще ныли — почти затянулись.

«Потому что помочь я могу тебе только этим», — без обычной своей улыбки ответил Симаргл.

Мягкий свет, всегда от него исходивший, был сегодня чуть сумрачней.

«Ягде что-то грозит?» — догадался Кащей. И ее оберега на груди не найдя, закричал уже голосом:

— Ягде что-то грозит?

И испуганно сел. И увидел неподалеку, на камне, Фефилу. Зверек делал вид, что разгрызает шиповник, что их разговора не слышит… Но ушки Фефилы поникли, а кончик хвоста тревожно по камню петлял.

«То, что грозит человеку, живет у него внутри», — тихо сказал Симаргл.

«Внутри?» — удивился Кащей и еще раз взглянул на чудом зажившие раны.

«Здесь! — юный бог коснулся его груди. — Где обитает твоя решимость».

«Сорвать небесные яблоки?» — честно спросил Кащей.

«Нарушить запреты богов», — кивнул Симаргл.

«Да. Да! Нарушить! Но ты же меня не выдашь?» — и Кащей улыбнулся.

«Человеку нельзя вечно жить на земле!»

«Почему?!»

«Потому что он перестанет быть человеком! Потому что в его глазах будет больше холода, чем…»

«Но Симаргл! — силы мальчика прибывали так быстро, что на месте было не усидеть: — Ты же всегда меня понимал!» — и поднял с земли свой меч, и обрадовался тому, как снова крепка рука. И поднес меч к губам. И лицо его отразило сияние. И в сиянии отразилось. Что-то было в синих его глазах, чего он и в самом деле не помнил в них прежде… Но Ягда ждала. И раздумывать лишний миг было уже нельзя.

— Неужели это так трудно понять? — крикнул он голосом и губами. — Ягда хочет не вечно жить, а вечно любить! Как никто! Как еще никогда!

«И ты тоже этого хочешь?»

Кащей заходил по мягкой, мшистой поляне, нога утопала в ней, словно мысль в этом мучительном разговоре.

— Да, хочу! — закричал, только бы поскорее его прекратить.

«Когда любишь, уже прикасаешься к вечности».

— Прикасаешься?! — губы Кащея растянула усмешка.

«Хорошо, я скажу. Не хотел говорить, но скажу, — голос юного бога стал звенящ и прозрачен. — Ты уже живешь после жизни. Этот мох — он впитал едва ли не всю твою кровь!»

«Ты вернул меня к жизни?» — обернулся Кащей.

«Да… Я снова нарушил клятву не вмешиваться в твою судьбу».

— Симаргл! — Кащей растерялся, но лишь на мгновение. — Я потом смогу тебя как-то отблагодарить?

«Вернись на землю. Сейчас. Ты сейчас нужен Ягде!»

— Отступившийся? Ничего не сумевший? Такой я не нужен даже себе самому! — и свистом позвал Степунка.

Но первой на свист подбежала Фефила. В ее рыжих глазах как будто была мольба, а в пятипалой раскрытой лапе лежала красная, островерхая ягода, словно капелька крови, словно Фефила хотела ему сказать — но что? — что шиповник много вкуснее небесных яблок?

А потом от ручья прибежал Степунок. И Кащей так легко вскочил на него, что снова с волнением обернулся:

— Я твой вечный должник! Симаргл! Слышишь? Вечный!

И Фефила, виновато взглянув на Симаргла, побежала их догонять.

Юный бог, обхватив колени, неотрывно смотрел им вслед. «Я ему не сказал! Почему я ему не сказал? Есть клятвы бессмысленные, беспощадные, вздорные — есть клятвы, которые следует нарушать!» — а рука его гладила и сжимала нежный мох, а потом ершистый и ломкий ягель, пока не нашла костяную иглу. В пальцах бога была она разве чуть больше соринки. Но он не отбросил ее, не сдул. Ведь это была игла, в которой еще миг назад жила смерть этого маленького и упрямого храбреца — смерть, пронзившая его прямо в сердце.

То, что ладейные люди возле леса поймали овцу, кудрявую, черную, то и дело «бе» говорящую — которую он Перуну и Мокоши в жертву предназначал! — и сказали, что к свадьбе ее зарежут, — это стерпел еще Родовит. Сходил на капище, попросил у богов прощения… Но когда Здой-Кудйа и еще трое беловолосых убитого вепря из леса мимо дома его понесли, от ужаса онемел старый князь. Стоял, за посох держался.

— Пра… пра… — как рыба на сковородке, рот бессмысленно открывал.

И вот уже люди его, увидевши это, к дому княжескому сбегаться стали:

— Пращура нашего!

— Ладейные! Изверги!

— Князь-отец! Что творят?

— Убили!

И вот так друг за другом все селение в княжеский двор прибежало. Тесно встали, попятился Родовит от их гнева. На крыльцо высокое поднялся. А люди не унимались, кричали:

— Козу увели!

— Двух кур унесли!

— Чем они степняков-то лучше?

— Пусть свадьбу справляют уже наконец и уплывают обратно! — это Корень кричал, а Калина:

— Корову у них вчера еле с братом отбили!

— Вы-то — корову! А мы — Владу, сестру!

И Роска вдруг — громче всех:

— Терпения, князь-отец, больше нашего нету!

Ягда в доме таилась. Их крики про свадьбу услышала и ждала теперь, что же скажет отец.

Молчал Родовит. Смотрел на людей своих, на их ярость и лиц знакомых будто не узнавал. А люди его все отчаяннее кричали:

— Волю богов знать хотим! — это Дар от плетня.

И Яся — уже от крыльца:

— Боимся! Что нам за пращура будет!

И Удал рядом с ней незнакомо шею набычил:

— Пусть про свадьбу ответят! Благословляют они или нет!

— Или зря мы ладейных-то кормим! — это Сила сказал.

И вот уже на крыльцо вступили. И вот уже руки к старому князю стали тянуть — никогда еще не было среди них самовольства такого! — к Перунову дубу Родовита решили нести, потому что их князь давно в него не входил — у Перуна и Мокоши ответов не спрашивал. Это Удал кузнецу говорил! И еще:

— На берег носили его? А теперь и к богам отнесем!

Прижался к двери своей Родовит, княжеский посох, как меч, вперед выставил. Уж его-то они не посмеют коснуться.

— Прочь с крыльца! — закричал.

И попятились Сила с Удалом.

— Я пока еще у вас князь! Мне решать, когда вопрошать богов и о чем! — и с яростью посохом о крыльцо ударил. Потому что люди его этот звук после грома небесного над собою главным считали.

Вот и сейчас смутились и отступили немного: