Наталья Шнейдер - Двум смертям не бывать

— М-м-м… — Рамон смутился. — Публичная девка. Извини.

— За что? Примерно так я и поняла.

— Хочешь, я вызову его?

— Он уехал. — Лия помолчала. — Так ты женат? Вдруг кто-то тоже перепутает и напишет ей… нехорошо получится.

— Был женат. Она умерла.

— Прости. Соболезную.

— Не стоит, — пожал плечами Рамон. — Грешно так говорить — но в конечном счете все обернулось к лучшему. Наверное, ей нужно было выйти замуж за того, кто бы смог оценить кротость и добронравие. И сделать ее счастливой, вместо того чтобы тяготиться.

— Ты ее не любил?

— Любил? — Он снова пожал плечами. — О любви поют трубадуры по замкам. В нее играют рыцари на турнирах. Яркая накидка, прикрывающая вожделение.

— Ты изменился…

— Прости. Не стоит говорить о таких вещах с девушкой.

— Ничего. — Лия покачала головой. — Солнце село. Поехали домой.

— Я сказал что-то не то?

— Нет. — Она тряхнула волосами и села на попавшуюся корягу, обуваясь. — Просто уже поздно, и я устала. Поехали домой.

Эдгар так и не понял, с какой целью герцог переселил его во дворец. Наверное, дело было в соблюдении приличий — другого объяснения он не находил. Ученому предоставили покои, выделили слугу, и на этом внимание Авгульфа закончилось. Даже обещанная аудиенция ограничилась недолгой беседой, больше напоминающей допрос: где и чему учился, тема диссертации, рекомендательные письма (которыми, впрочем, Эдгара снабдили загодя), а главное, понимает ли он, насколько серьезна задача? После того как невеста герцога станет его женой, малейшая ее ошибка или даже то, что может быть просто истолковано как «неусердие в вере», бросит тень не только на нее саму, но и на учителя. И на мужа, у которого и без того нелады с представителями церкви. Те никак не могут понять, что не время объявлять войну за веру, сравнивая с землей храмы местных богов. У покоренного народа можно отнять многое — но забери у него идолов, и он взбунтуется.

Эдгар слушал, кивал, отвечал на вопросы и ждал, когда это закончится. От герцога он вышел совершенно вымотанный — на экзаменах уставал куда меньше. Там хоть было известно, какого ответа ждут, а сейчас — поди пойми. Ученый в который раз повторил про себя, что если это благосклонность, то он не хотел бы знать, что такое опала.

К счастью, если не считать единственной беседы, герцог не проявлял интереса к гостю, и тот оказался предоставлен сам себе. Впрочем, не совсем так. Рамон не пожелал оставлять брата в покое. Как и обещал, он затащил того к портному, и этот визит стал сущим кошмаром. Ладно бы просто мерки сняли и отпустили — так нет же, пришлось выбирать из предложенных тканей. От разноцветных отрезов рябило в глазах, а когда дело дошло до обсуждения вышивок, только нечеловеческое усилие позволило скрыть зевоту. Впрочем, Рамон заметил. А заметив, ткнул брата в бок и заявил, что по последней столичной моде кавалерам предписывается завивать волосы и бороду, так что нужно еще озаботиться щипцами для завивки. Что значит не носишь бороду? Надо отрастить. Представив, на что это будет похоже и сколько времени займет, Эдгар едва не взвыл. Выражение лица у него, видимо, стало весьма красноречивым, потому что брат рассмеялся. А потом, смилостивившись, сообщил, что здесь столичная мода понимания не нашла — воину приличествует скромность, а завиваются пусть дворцовые франты. Эдгар возблагодарил небеса за явленную милость и поплелся вслед за братом знакомиться с Хасаном.

Учитель ему понравился, чем-то напомнив университетских профессоров. Тех, что степенно занимались наукой, не обращая внимания ни на что, кроме нее. Учить языки Эдгару тоже было не привыкать — уж если сумел осилить те, на которых говорили и писали основатели церкви, то уж с ныне существующим, да еще и находясь среди людей, которые на нем говорят, тем более должен справиться. Конечно, времени мало, но молодой человек надеялся, что сможет уговорить кого-нибудь в Белоне учить его дальше. Да хотя бы нижайше попросить короля дать ему учителя, в конце концов. Тому должно польстить внимание к их языку. И к их обычаям.

Вот обычаи казались труднее всего. То, что он всю жизнь считал неслыханным, здесь было в порядке вещей, а уклад, который самому Эдгару казался должным и разумным, вызывал в лучшем случае недоумение. Он отчаялся понять, почему девушке не зазорно отправиться на прогулку наедине с мужчиной. Почему женщина, которая дома навеки бы заслужила клеймо падшей, здесь считалась готовой к замужеству. Зачем, наконец, учить девушек наукам наравне с юношами. К чему женщине, скажем, философия — что, зная ее, она будет рожать более крепких и здоровых детей?

Это невозможно было понять. Оставалось только запомнить и стараться не сесть в лужу. Но как не сесть в лужу, если на обещанную прогулку по городу Рамон притащил Лию? И вместо того чтобы любоваться на безусловно прекрасные здания, добрых полчаса пришлось убеждать себя, что девушка, проводящая время в обществе двух мужчин и без старшей родственницы или хотя бы служанки, — это прилично. И даром, что за все время, пока бродили по улицам, они даже рукавами друг друга не коснулись, воспитание кричало, что происходящее ужасно, неправильно и позорно. За время жизни в столице Эдгар успел насмотреться на гулящих бабенок, даже — как сейчас ни стыдно об этом вспоминать — хаживал к одной такой. Ни облик Лии, ни ее манеры ничуть не походили на то, что подсовывали воспоминания, и Эдгар велел воспитанию заткнуться. Он не пожалел об этом. Девушка знала историю города с самого основания — приправленную легендами, конечно, как без этого. Рассказчицей она тоже оказалась великолепной. Эдгар спросил про статую на храмовой площади — и пожалел, что не взял с собой письменные принадлежности. Хотя, с другой стороны, где здесь записывать, посреди улицы.

Он всегда считал, что хороший проповедник обязан знать веру той страны, куда он пришел. Проповедь — клинок разящий, но, чтобы он достиг цели, нужно разобраться, кто противник. Иначе служение превратится в войну с призраками. Он собирался начать расспросы, но позже, может быть, даже уже в Белоне, когда освоится и найдет кого-то, кто сможет рассказать. А оказалось, что рассказчик — точнее, рассказчица — вот она, под боком, только спроси. Эдгар и спросил.

Рамон откровенно зевал, глядя по сторонам, а Эдгар сидел рядом с девушкой на ступеньках храма и спрашивал, спрашивал, спрашивал — пока брат довольно бесцеремонно не заявил, что даже самые замечательные легенды не заменят сытого живота, а они, помнится, ели давненько. И вообще, пожалеть надо девушку, скоро охрипнет.

Эдгар смутился. Потом все-таки спросил:

— Ты позволишь потом еще раз расспросить — и записать?