Джульет Марильер - Сын теней

Наконец поднялась луна и бледным серебряным светом осветила одинокие останки на дороге, а кобыла ткнулась носом мне в плечо, мягко, но настойчиво.

— Ладно, — сказала я. — Ладно, я знаю.

Пора ехать. Но я не могла оставить его вот так. И перенести его я тоже не могла — слишком тяжело. В мягком лунном свете лицо Пса казалось спокойным. Желтые глаза закрылись, испещренные оспой черты разгладились. Я старалась не смотреть на зияющую рану на горле.

— Дана, прими этого человека в сердце свое, — пробормотала я, стаскивая рубаху, которую носила поверх платья. Что-то блеснуло в лунном свете. Кожаный шнурок был аккуратно разрезан, когда я подняла ожерелье, оно запачкало мне пальцы кровью. — Ты был гордым, как дикий волк, — произнесла я, и из глаз у меня закапали слезы. — Сильным, как бесстрашный волкодав, готовый отдать за хозяина жизнь. Добрым, как самый верный из псов, когда-либо ходивших у женской ноги. Спи спокойно.

Я накрыла рубашкой его лицо и грудь. Потом вскарабкалась на кобылу, и мы снова поскакали на юг, пока я не сочла, что мы отъехали довольно далеко. Мы нашли убежище в куче соломы. Я развязала куртку Брана и легла, завернувшись в нее. Лошадь устроилась рядом со мной, словно понимая, как мне сейчас необходимо ее тепло. Никогда еще мне так не хотелось заснуть и не проснуться.

На следующее утро мы снова скакали на восток. Нам начали встречаться фермерские повозки и редкие путники. Все они смотрели на меня с любопытством, но никто так и не заговорил. Думаю, видок у меня был еще тот — спутанные распущенные волосы, следы крови и рвоты на платье… Сумасшедшая, не иначе. Когда я решила, что оказалась достаточно близко к Низинке, я остановилась на обочине и наконец-то открыла свой разум для брата. Я была осторожна и показала ему ровно столько, сколько было необходимо, чтобы меня найти. А потом села под рябиной и принялась ждать. Вряд ли он находится от меня на большом расстоянии. Солнце еще не достигло зенита, а на дороге уже раздался цокот копыт и показался Шон. Он соскочил с лошади, крепко обнял меня и испытующе заглянул в глаза. Но на них стоял столь же надежный щит, как и на моих мыслях. Я обняла его, но ничегошеньки не сказала. Через некоторое время я заметила, что Эамон тоже здесь, а равно и несколько его воинов. Эамон выглядел странно: глаза горели, а лицо — белое как пепел. Он не стал меня обнимать, это выглядело бы неуместно. Но когда он заговорил, голос его дрожал:

— Лиадан! Мы уж думали… ты цела? С тобой все в порядке?

— Все хорошо, — слабо и устало произнесла я, глядя, как перед ним замирают всадники в зеленых туниках.

— Выглядишь ты вовсе не «хорошо», — вмешался Шон. — Где ты была? Кто тебя захватил? Где тебя прятали? — Брат знал, что я не пускаю его в свой разум, и использовал все известные ему приемы, чтобы заставить меня раскрыться.

— Со мной все хорошо, — повторила я. — Можно, мы поедем домой?

Эамон оглядел на мою лошадь. И еще он глядел на большой серый плащ на моих плечах — на мужской плащ. Он хмурился. Шон смотрел мне в лицо и на заляпанные кровью руки.

— Мы поедем к Эамону, — сухо произнес он. — Там ты отдохнешь.

— Нет! — воскликнула я, наверное, слишком отчаянно. — Нет, — добавила я спокойнее. — Домой. Я хочу домой прямо сейчас.

Мужчины переглянулись.

— Пожалуй, будет лучше, если ты со своими людьми поедешь вперед, — произнес Шон. — Передай новости Большому Человеку. Он, наверняка, захочет нас встретить. Мы будем отдыхать в дороге, так что не торопись.

Эамон коротко кивнул и уехал, не проронив ни слова. Люди в зеленом последовали за ним. Остался только мой брат, двое воинов, да я.

Шон допрашивал меня всю обратную дорогу. Где я была? Кто меня выкрал? Почему я не отвечаю? Разве мне непонятно, что они должны отомстить, если мне нанесен хоть малейший вред? Неужели я забыла, что он мой брат? Но я ничего ему не сказала. Бран был прав. Нельзя доверять никому, даже самым близким.

Так я и ехала в Семиводье на лошади Крашеного, с его курткой на плечах, с ожерельем из волчьих когтей на шее и темными от крови руками. Вот тебе и способность изменять ход вещей! Вот тебе и встречи с Дивным Народом, голоса древней расы, предвидение смерти… Да кто я вообще такая? Просто беспомощная женщина в мире неразумных мужчин. Ничего не изменилось. Вообще ничего, разве что глубоко внутри меня, там, где никто этого не видел.

На следующий день после возвращения домой я отлила свечу. В самом этом факте не было ничего особенного, в доме постоянно делали свечи. Но предполагалось, что мне надо отдыхать. Мама пришла проведать меня в спальню, увидела чисто выметенный пол, аккуратно застеленную постель и прошла искать меня в аптечку, где я работала, туго стянув свежевымытые волосы льняной тряпицей. Возможно, она заметила, что губы у меня воспаленные и опухшие, возможно, даже поняла, откуда у меня на шее пятна, но ничего не сказала. Она просто стояла и наблюдала, как мои руки аккуратно выводят на одной стороне воскового цилиндра сложный узор из кругов, цепей и спиралей. Другая сторона осталась чистой. Я молчала. Когда результат работы устроил меня, я поставила свечу в прочный подсвечник и крепко обвязала вокруг его основания кожаный шнурок с волчьими когтями и небольшую самодельную гирлянду. Наконец мама заговорила:

— Сильное заклинание: кизил, тысячелистник, можжевельник, яблоко и лаванда. А перья? Из воронова крыла, да? Где будет гореть эта свеча, доченька?

— У меня на окне.

Мама кивнула. Она, по сути, так и не задала мне никаких вопросов.

— Твой сигнальный огонь сдобрен травами защиты и травами любви. Я понимаю, зачем он нужен. Возможно, будет лучше, если твой отец и твой брат ничего не поймут. Ты стала закрываться от Шона. Ему обидно.

Я искоса посмотрела на маму. В ее лице сквозила озабоченность, но глаза, как всегда, были глубоки и спокойны. Из них из всех только она поверила, когда я сказала, что со мной все в порядке. Остальные увидели бледнеющие синяки на моем запястье, следы укусов, пятна на одежде и тут же сделали собственные выводы. И теперь горели гневом.

— У меня нет выбора, — ответила я.

— Угу, — кивнула Сорча. — И ты не себя защищаешь. Ты способна на огромную любовь, доченька, ты даришь ее, не задумываясь. И, подобно папе, подставляешься под удар.

Я закончила свечу. Она сможет гореть много дней. Она станет разгонять тьму в новолуние и освещать дорогу домой.

— У меня нет выбора, — повторила я и, выходя, нагнулась, чтобы поцеловать маму. Плечи ее у меня под руками казались хрупкими, как птичьи крылышки.

У них у всех было множество вопросов. Сперва спрашивал Лайам. Каким образом тебя захватили? Что это были за люди? Ты понимаешь, что трое моих людей погибли, пытаясь тебя защитить? Куда тебя повезли? На север? Морриган побери, твое упрямство, Лиадан! Это может оказаться жизненно важным!.. У Шона имелись собственные вопросы, но через некоторое время он оставил все попытки их задавать. Я ощущала его обиду и беспокойство так ясно, будто они были моими собственными, так уж всегда было между нами. Но на этот раз я ничем не могла ему помочь.