Кирилл Шатилов - Торлон. Война разгорается

На всякий случай Скелли извлек из потайного отделения в одном из своих сундуков старую карту, примитивно изображавшую подземные проходы. Проходов было много, слишком много. Два заканчивались рядом с рисунком замка на скале. Про второй Скелли ничего не знал, но сейчас его это интересовало гораздо меньше, чем концы лабиринта с противоположной стороны. Судя по карте, один из проходов почти достигал Пограничья, обозначенного несколькими неказистыми елками, и шел вдоль его кромки. В двух, нет, в трех местах внешняя стенка коридора была отмечена подозрительными крестиками. Кроме крестиков на карте применялись кружки, которые как могли быть началами проходов, так и появляться прямо посреди коридоров. Один из проходов ответвлялся и упирался в квадрат размером с замок. Скорее всего, квадрат изображал местоположение Обители Матерей. Долгое разглядывание карты, как обычно, ни к чему не привело. Сима мог быть где угодно.

Скелли оделся потеплее, прихватил с собой шубу и вышел из кельи. В другой раз он бы провел время после обеда за чтением, но только не сегодня. События закручивались не так, как ему хотелось. Совсем не так.

Немногочисленные писари, мимо которых он проходил, были заняты своими привычными делами. На него они обращали ровно столько внимания, сколько требовалось, чтобы не показаться невежливыми. Он сам приучил их к тому, что важнее работы с рукописями и архивами нет ничего. Пусть себе трудятся.

Повстречался заспанный Буртон. На вопрос, как их успехи, пискнул, что пока ничего стоящего не попалось, кроме двух описаний; отыщется третье — принесут, как обещали. Позевывая, великан поплелся дальше.

Первый приступ он ощутил при выходе из башни. В животе, под ребрами, что-то больно кольнуло, и на мгновение перехватило дыхание. Скелли охнул, согнулся, хватая ртом холодный воздух, и через силу заставил себя выпрямиться. Боль прошла, оставив после себя странное чувство чего-то неотвратимого. Он остановился, прислушался. Нет, ничего больше не было. Только легкое помутнение в голове. И пить хочется. Зачерпнул пригоршню снега и отправил в рот. Еще. Еще. Жажда сменилась тошнотой. Ноги Скелли подкосились, он рухнул на четвереньки. Его дико рвало, на снег, на руки. Только не упасть в эту дымящуюся пакость лицом… Когда ничего больше не осталось, из последних сил повалился на бок.

С серого неба равнодушно падали снежинки.

Откуда-то появились люди. Он уже не слышал их голосов, но понимал, что они хотят ему помочь. Зачем? Неужели они не понимают, что все кончено? Что он позволил свершиться ошибке, которая будет стоить ему жизни. Потому что нельзя принимать еду от кого попало. Тем более если этот кто-то — родственник повара.

Боль вернулась с удесятеренной силой. Скелли разинул рот для крика и сложился пополам. Он больше никого не видел, но чувствовал, будто нескончаемая череда кинжалов вонзается ему в живот, разрывая натянутые кишки.

— Расступитесь! Расступитесь!

Бесцеремонно расталкивая всех подряд, к бьющемуся в конвульсиях телу пробирался высокий мужчина с суровым лицом воина и голыми по локоть руками могучего кузнеца. С непокрытой головой, в легкой рубахе с расстегнутым воротом, он уже взмок от усилий и исходил паром. Те, кто оказался ближе к нему, могли видеть в его густой бороде остатки трапезы, за которой, вероятно, его застало известие о происшествии.

Это был Мунго, главный лекарь замка.

Повалившись на колени прямо в снег возле Скелли, он повел из стороны в сторону приплюснутым носом, надувая необычно широкие ноздри и принюхиваясь, потом наложил на шею несчастного указательный палец и резко надавил. Глаза Скелли закрылись, он затих и больше не дергался.

Не обращая внимания на перешептывания, в которых слышались недобрые: «Он его убил», «Добил беднягу», «Хоронить понес», Мунго поднял тело писаря на руки и широким шагом, будто вовсе не обремененный ношей, направился обратно в башню.

Провожая завороженным взглядом его статную фигуру, Ильда, молодая служанка, совсем недавно допущенная в замок, искренне жалела о том, что с ней самой не происходит ничего страшного. Даже увидев как-то на заднем дворе поварят, которые закалывали бычка, завывавшего и бившего во все стороны струями дымящейся крови, она не лишилась чувств. Так что рассчитывать на участие Мунго в ее женской доле в обозримом будущем, увы, не приходилось. Несмотря на свой невысокий рост и внешнюю хрупкость, Ильда была крепка в кости и тверда здоровьем. Такой уж уродилась скоро как двадцать зим тому назад.

Подхватив со снега корзину с выстиранным бельем, она продолжила свой путь к укромной сушильне под навесом возле дальней стены двора. Краем уха она продолжала слышать разговоры встревоженных обитателей замка, из которых поняла, что неприятность случилась с каким-то важным писарем, что все это явно неспроста и что теперь жизнь бедняги зависит целиком и полностью от умения Мунго.

Мороз сегодня отступил, со стены капало, так что белье безропотно дало себя развесить но веревкам. Подышав на руки, Ильда пошла было обратно, но солнце было таким ласковым и теплым, что она остановилась и подставила под его лучи улыбающееся лицо.

В замке ей правилось все. Постоянная необходимость что-то делать, множество людей, в большинстве своем, правда, хмурых, преобладание мужчин в целом и пожилых женщин в частности, вкусная еда на общей кухне, красивый вид даже с не самых верхних этажей башни на Вайла’тун, винтовые лестницы, запах камня, особенно когда моешь полы водой, взгляды бравых стражей, стороживших некоторые двери или проходивших парами по всем помещениям с регулярным осмотром, — одним словом, ей нравилось то, чего она была лишена в своей предыдущей жизни дочери рыбака и о чем даже не мечтала, когда незадолго до зимы выходила замуж за бойкого посыльного, частенько наведывавшегося к ее отцу за свежим уловом для замковой кухни. Муж из него оказался никудышный, вся его дневная бойкость по ночам пропадала, однако Ильда с самого начала отбросила всякую мысль о том, чтобы вернуться домой. Работа посыльного сплошь состояла из разъездов, так что Ильда порой не видела мужа целыми днями, что давало ей возможность не слишком горевать. Она умела ладить с мужчинами и не ведала огорчений по поводу отсутствия их внимания. При этом в ее гостеприимных объятиях мог побывать и умудренный сединами виггер, и желторотый мальчишка на побегушках, вроде ее последнего дружка, племянника главного повара.

Именно с ним она столкнулась лицом к лицу, когда, погревшись на утреннем солнышке и порядком ослепнув, юркнула обратно в темноту башни.

— Ой, прости, это ты! Я тебя не приметила. Потри, а то шишка будет.

Сартан, почесывая ушибленный лоб, посмотрел на нее, как всегда, оценивающе и с нескрываемым интересом. На правах пострадавшего протянул ладонь к полной груди и не встретил сопротивления. Ильда только глубоко вздохнула, вспоминая их вчерашнюю короткую встречу.