Кирилл Шатилов - Торлон. Война разгорается

Завернув в полотенце вяленой рыбы, сушеных фруктов и краюху хлеба, Ахим протянул кулек гостю, который радостно и не благодаря, как само собой разумеющееся, сунул его вглубь своих меховых лохмотьев и прижался щекой к окну. Некоторое время он таким образом приглядывался и прислушивался, потом, убедившись, что все тихо, бросил прощальный взгляд на добродушно улыбающегося хозяина и проворно выскользнул в дверь.

Где-то забрехала собака.

Этот парень — тертый калач, он до своих доберется, как добирался уже не раз, разнося в оба конца важнейшие сведения.

Сегодня он сообщил Ахиму то, о чем сторож подозревал еще после недавнего сна, в котором ему было дано очередное откровение. Один из двух главных военачальников вабонов решился на поступок, о котором давно мечтал и Ахим, и все те, с кем он поддерживал как зримую, так и незримую связь. В замке его, разумеется, расценят как страшное предательство. Шеважа, поняв по-своему, уже сочли проявлением трусости со стороны вабонов. На самом деле это была необдуманная, но искренняя попытка примирения. Передать дикарям в качестве залога будущей дружбы самую священную святыню вабонов, доспехи Дули, мог только тот, в ком проснулась совесть и заговорил голос далеких предков.

Хорошо это или плохо, что окончательный выбор пал на Демвера Железного, до сих пор считавшегося безупречным воином и бессменным командующим самых жестоких врагов шеважа, сверов, Ахим до конца не знал.

В том сне, как всегда, он вышел на поляну посреди леса, напоминающего Пограничье, и поднялся по пяти ступеням в странный, полупрозрачный дом, где его уже ждал тот, кого он, просыпаясь, называл Наставником, а там, во сне, — никак. Во сне Ахим был по-прежнему молод, а Наставник стар и сед. Хотя Ахим никогда не видел его сидящим. Наставник встречал его, возвышаясь во весь свой недюжинный рост на фоне не то двери, не то окна во всю стену, ярко-желтого, светящегося изнутри и изборожденного причудливой паутиной морщинок, меняющих свой цвет в зависимости от тона разговора с алого до темно-вишневого. Иногда Ахиму казалось, что невидимые под длинными одеяниями стопы Наставника за ненадобностью не касаются пола и он парит перед своим послушным учеником в вибрирующем воздухе.

Наставник не менялся столько, сколько он его помнил, то есть с самого детства, когда дед Ахима впервые научил его жить во сне. Не просто во сне, а в том, который дед называл Навью. Поначалу, укладывая внука спать, он давал ему простенькие задания, а наутро справлялся, что и как у него получилось. Иногда, правда, забывал, но Ахим чувствовал, что дед и так все знает. Сперва мальчик должен был изловчиться и увидеть во сне свои руки. Оказалось, это не так-то просто. У Ахима получилось с четвертой попытки. Руки, которые он увидел, были ладонями взрослого человека, но он понял, что это его руки. С пятой попытки ему удалось внимательно рассмотреть линии на ладонях. Утром он проверил: узоры совпали. Довольный успехами внука дед велел ему впредь бродить по Нави и искать Дом. «Этот Дом, — говорил он, — тебе очень нужен, ты обязательно должен его найти, от этого многое будет зависеть». Ахим удивлялся, потому что ему часто снились избы, точно такие же, какие он видел днем, в Яви. Но все это было не то, дом должен был быть единственным в своем роде, его нельзя будет не узнать. Когда расстроенный Ахим признался деду, что у него ничего не получается, тот поинтересовался, а не заходил ли он на поиски в тамошний лес. Ахим об этом даже не подумал. В Нави лес выглядел еще страшнее, чем Пограничье.

Он казался не просто обитаемым, а живым. Однако как-то ночью, увидев несколько сумбурных снов ни о чем, Ахим заставил себя вновь оказаться в знакомом мире Нави, проникать в который ему теперь требовалось все меньше и меньше усилий. И он отважно шагнул в темень леса и долго бродил по нему, привыкая и побеждая прежние страхи, а когда заметил нечто похожее на человеческое строение, проснулся и уже не смог до утра сомкнуть глаз. После того случая ему долго еще не удавалось вернуться в прерванное сновидение. Навь словно обиделась на него и не пускала. Дед разводил руками и советовал не отчаиваться. Он говорил, что нужно всегда ставить перед собой цель, но никогда нельзя к ней слишком рьяно стремиться. Все равно как в случае с луком и мишенью: если целиться точно в центр мишени, стрела обязательно даст промашку. Поэтому целиться нужно дальше мишени, за нее, и тогда ее центр просто окажется на пути стрелы, которая пронзит его играючи, походя.

Ахим внял деду и теперь ложился спать просто потому, что утром нужно было вставать со свежими силами. Ему что-то снилось, забывалось, снова снилось, пока наконец он не оказался стоящим на той самой поляне, где в прошлый раз заметил нечто похожее на обитаемое жилье. Следуя наставлениям деда, он не стал спешить заходить внутрь, а несколько ночей кряду являлся сюда лишь затем, чтобы походить вокруг Дома и привыкнуть к нему. Или приучить Дом к себе. Дед сказал, что в Доме есть человек, который станет его учителем. Но он не будет выходить навстречу и звать Ахима. Тот сам должен почувствовать, если пора входить внутрь. Поэтому, когда однажды на крыльце появилась красивая рослая женщина в приятно облегавшей ее стройное тело одежде, Ахим не пошел ей навстречу и только кивнул в знак приветствия. А она лишь молча следила за ним и поглаживала на высокой груди тугую косу. В другой раз со ступеней крыльца ему под ноги скатился огненный шар, от которого не исходило ни звуков, ни тепла. Размером он был с человеческую голову. Закружившись волчком, шар взмыл в небо и исчез за деревьями.

Много зим спустя Ахим видел точно такой же шар воочию, сидя здесь, на крыльце сторожки, и подтягивая тетиву арбалета. Ему даже показалось, что он снова видит сон, но тетива сорвалась с зацепа и больно расцарапала палец, а шар как ни в чем не бывало продолжал свой стремительный полет над макушками самых высоких деревьев в сторону Бехемы.

В конце концов маленький Ахим решил, что больше не имеет права оттягивать встречу с учителем, и стал считать ступени, ведущие к запертой двери. Их оказалось пять. Под его тяжелой во сне поступью они не скрипели, а издавали мелодичные звуки, словно протяжно напевали. Почему-то раньше он думал, что именно так все и будет. Как и дверь, которая не открывалась, если ее толкать или с усилием тянуть на себя, но которая сама собой распахнулась, стоило ему просто приложить руку к шершавым доскам. Внутри его ждала кромешная тьма. Однако таковой она казалась только с улицы. Шаг, и он стоит в обычной комнате, а напротив него то самое не то окно, не то еще одна дверь — сияет солнечной желтизной и переливается кровавыми паутинками.