Кирилл Шатилов - Торлон. Война разгорается

— Если вам так угодно, вифа Гверна. — Тангай изобразил неуклюжий поклон. — Хотя на мой взгляд, во время еды приходит разве что сон. И чем еды больше, тем послеобеденный сон крепче.

— Опять проголодался? Недавно ведь ели.

— И ели, и спали, — вздохнул Тангай. — Самая пора опять поесть.

— Вы с нами или останетесь здесь разговаривать? — прервал их Хейзит. — Гийс и Велла уже уходят.

Они дружно прибавили шагу в направлении удаляющегося факела, не замечая прикованного к ним взгляда двух слезящихся глаз. Глаза, почти бесцветные, чуть навыкате, с большими черными зрачками, как у ящериц, каких в стародавние времена в подземных коридорах водилось немало, принадлежали распластавшемуся в укрытии человеку. Если бы Гийс или Хейзит сделали несколько шагов в сторону, отмеченную на стене прямоугольником, они обязательно наткнулись бы на него. Человек в отчаянии ждал этого и готовился, пряча под меховой полой грязного плаща острый, как змеиное жало, кинжал. Однако они этих шагов не сделали и теперь были живы и здоровы, не подозревая, какой опасности только что избежали. Потому что острие кинжала, как и змеиные зубы, несло в себе смертельный яд, способный убить единственным уколом.

Затаившегося во вновь сгущающейся тьме звали женским именем Сима. Такова была воля его покойного отца, который ждал появления дочери, а не лупоглазого и надрывно орущего мальчугана. Кроме того, преждевременное появление на свет Симы убило его мать, и безутешный отец увидел в невыразительной физиономии сына ее ушедшие в небытие черты. Произошло это неоднозначное событие без малого за тридцать с лишним зим до того, как Сима спешно загасил свой факел, распластался на грязной земле, спрятал на груди отравленный кинжал и стал слушать, о чем говорят появившиеся из бокового прохода путники. Их восторги по поводу каменного пола и стен он пропустил мимо ушей. Сразу видно, случайно сюда забрели. Замечание насчет колодца, откуда они якобы пришли, заинтересовало его, поскольку Сима хорошо знал здесь только одну дорогу и сворачивать в незнакомые проходы страшно боялся. Названные в разговоре имена ничего ему не сказали, кроме разве одного. Гийсом звали сына добившегося в последнее время огромной власти Демвера, военачальника всех сверов Вайла’туна. Означает ли это, что то был сам Гийс или кто другой, носящий схожее имя, Сима понятия не имел, поскольку лежал по большей части лицом вниз и не видел говоривших, разве что со спины, когда они отправились-таки восвояси.

Теперь Симу терзали сомнения. В самом деле, он только что пришел оттуда, куда направлялась эта беспечная компания. И совершенно не хотел вновь оказаться в Обители Матерей, куда ходил часто, но всегда не по своей воле. С другой стороны, он никогда прежде не встречал здесь посторонних, что само по себе было до крайности любопытно, а тем более когда один из них мог и в самом деле оказаться сыном второго правителя замка. Потому что первым был все ж таки Тиван, командовавший самой дорогой частью войска — всадниками. Оба добились того, о чем так давно мечтали, и чахли над своей победой, как чахли над драгоценными свитками бестолковые писари.

Сима улыбнулся этому неожиданно возникшему в голове сравнению. И те и другие понятия не имели об истинном положении вещей, каким его видели, правда, весьма немногие допущенные до святая святых Вайла’туна — Силан’эрна, или Залы молчания в Обители Матерей. Сима был одним из них. Был по праву рождения. Нет, разумеется, его род не числился среди всех этих никчемных эделей. Мишура и чины настоящим наследникам по крови просто незачем. Зато младшей сестрой его покойной матери была Йедда, жена Томлина, вот уже столько зим самого богатого человека в Вайла’туне. Для посвященных этим сказано все.

Скрытый от посторонних глаз темнотой, Сима поднялся на ноги и небрежно отряхнулся. Пыль и грязь никогда не казались ему чем-то недостойным. Какая разница, если их можно в любой момент смыть и облачиться в чистые одежды? Но сколько от них может быть иной раз пользы, когда нужно скрываться, как сейчас, или прикидываться простым вабоном или даже фолдитом! «Упасть в грязь лицом» — какой же в этом позор, если потом встанешь живым и невредимым? Те, кто считал это позорным, где они? Спят в могилах. Гниют в Пограничье. Пошли на корм ястребам и муравьям. А он, Сима, не ведает такой странной вещи, как гордость, и прекрасно себя ощущает. Даже сейчас, скрипя песком на зубах.

И все-таки пора принимать решение. Куда идти дальше? В Вайла’туне его ждут с подробным рассказом о вчерашнем собрании в Зале молчания. Дядя Томлин не смог прийти сам и в очередной раз послал смышленого, в отличие от родного сына — ленивого павлина Кадмона с вечно открытым слюнявым ртом (Сима брезгливо поморщился), бедного племянника, с детства не знавшего отчего крова и родительской любви, зато умевшего все быстро подмечать, запоминать и складывать в уме в стройные последовательности. Но если сейчас он поспешит к дяде, то упустит возможность узнать, куда и зачем направляются двое мужчин и две женщины под предводительством юноши, чье имя и голос удивительно схожи с именем и голосом того самого Гийса, который никогда не лебезил перед Симой, избегал его, а во время редких и коротких встреч в замке мог запросто выказать обидное пренебрежение.

Пренебрежения Сима простить не мог. И не прощал. Родного отца он без малейшего зазрения совести отправил в объятия Квалу и до сих пор ни разу об этом не пожалел. Потому что глупый отец не хотел понимать, насколько близка ему тетушка Йедда, и все пытался увести сына за собой, в какие-то пустые славословья, в безденежную проголодь, в жизнь ради жизни, а не жизнь ради роста, власти и славы, к чему стремилась обезличенная душа Симы и что сулила ей близость к сердобольным родственникам погибшей при его рождении матери. Смерть отца от желудочных колик придала лупоглазому облику Симы еще больше жалости в глазах дяди Томлина, и тот согласился на просьбы жены взять мальчика под свою опеку. Как будто знал, каким дельным, умелым и преданным наперсником вырастет Сима. Как точно и аккуратно тот будет выполнять все самые щепетильные его поручения. Вплоть до таких, на которые не решились бы куда более отчаянные головы из его окружения. Взять хотя бы не столь давнюю историю с устранением несговорчивого Вордена, этого так называемого главного проповедника Культа героев, зазнавшегося и зарвавшегося настолько, что стал предъявлять родне Томлина всякие полоумные требования. Сима оставался совершенно спокоен, и когда бил по щекам мерзкого старика, которого держали за руки верные слуги, и когда в конце концов заставил его проглотить ядовитый шарик. Не простил Вордену того, что тот давным-давно предпочел ему другого, да и кого — того самого мальчишку, Гийса, который теперь уводит от него по коридору странную четверку!