Елена Павлова - Ряд случайных чисел [СИ]

— Лиса! Постой! Ну, не сердись! Виноват, дурак, исправлюсь! — он забегал перед ней, она фыркала, огибала его по мокрой траве и шла дальше. — Я не буду тебя покупать! Денег вообще не дам, и тебя обберу! Вот, прям все как скажешь! До клочка, до ниточки! Носить ты будешь ватник из дерюжки, больше у тебя ничего не будет, а спать мы будем на тощем драном коврике! В холодном углу унылой землянки с большо-ой дырой в крыше! — со слезой в голосе и трагическим подвывом повествовал Донни. — Под которую в дождь мы будем грустно подставлять такое же унылое дырявое ведро! Но к утру тощий драный коврик все равно будет промокать от натекшей из ведра лужи. И весь день после этого ты будешь печально сушить его у нашего жалкого очага с сырыми дровами, вытирая слезящиеся от едкого дыма глаза и размазывая сажу по лицу, — Лису уже разбирал хохот, но она сдерживалась и упрямо шла вперед. — А в душер-раздир-рающе закопченном котелке будет вяло булькать твоя липкая скудная пища. Блэ-э! А зато я каждый вечер буду играть тебе на гитаре — я видел, тебе понравилось — и махаться с тобой на мечах! Так устроит?

— Все равно ведь покупаешь! — опять фыркнула Лиса, но уже без гнева, обошла его и направилась дальше. Дон пошел рядом, заглядывая ей в лицо. Вроде больше не сердится…

— Я не покупаю, я меняюсь — объяснил он. — Я же не могу только брать и ничего не давать взамен! Я еще и стихи тебе читать могу! Не веришь? Вот, пожалуйста, м-м-м…

— Осел, — договорила Лиса. — Вот уж эльфийской лирики, спасибо, не надо, ладно? Меня от нее еще в десять лет стошнило: маменька ее любила сильно. «Мы лишь сон Жнеца о тучной ниве…», — гнусаво проныла она, подражая модному пару лет назад чтецу. Дон хихикнул — получилось действительно похоже. — Мне у них только «Босы ножки» нравятся, мне ее бабка Берита как колыбельную пела. Но я на третьем куплете всегда реветь начинала, мне бабушка его петь и перестала, я его и не помню. Она бы вообще перестала — что это за колыбельная, от которой ребенок ревет, но я всегда очень просила.

— Что за «Босы ножки» — удивился Дон. — Чье это? В смысле, автор?

— А этого никто не знает. Похоже, единственная народная эльфийская песня, причем на человеческом и, видимо, про вампиров. Но это я потом уже поняла, когда выросла.

— Ни фига себе! Эльфийская — о вампирах? И без автора? На эльфов не похоже! Они же твари просто жутко тщеславные!

— Это ты мне говоришь? Извини, я об этом побольше тебя знаю! С другой стороны, ну сам подумай — а с чего бы людям о вампирах жалостливые песенки слагать?

— Тоже верно. Странно. Так может, вампиры сами про себя?..

— Я ж тебе говорю — жалостливая! Сам-то подумай?

— А, ну да… Тогда да… Тогда совсем странно… А спой!

— Да иди ты!

— Нет, ну правда! Я ж ее не слышал никогда — интересно! А я тебе — хочешь — свои стихи потом прочитаю?

— Свои-и? Ты еще и это умеешь?

— Ну, знаешь, за шестьсот-то лет можно научиться!

— За сколько? — Лиса даже остановилась. Дон виновато пожал плечами. — А ты неплохо сохранился! — хмыкнула Лиса.

— Юн, свеж, бодр и всегда готов к услугам для прекрасной райи! — раскланялся Дон. — Ну спой! Ну пожалуйста!

Лиса вздохнула. Но послушать стихи шестисотлетнего вампира — это, знаете ли, искушение…

— А дальше я не помню. И спросить некого, бабка Берита в позапрошлом году померла, — вздохнула Лиса. — А больше нету нигде этой песенки, я уже искала. Теперь видишь, что это о вас? Все же знают, это вы любите босиком бегать.

— А? Да, похоже… — очнулся Дон, взглянул на свои «босы ножки». Это правда, любит он босиком… Голос у Лисы оказался низким, чуть хрипловатым, а песня действительно похожей на колыбельную — протяжная и печальная. Он даже как-то… очаровался… Лья тоже пела — но у нее был хорошо поставленный, почти оперный голос. И совсем другой репертуар…

— Давай, читай уже! — потребовала Лиса.

— Может, не надо? — попробовал увильнуть Дон. — Вдруг тебе не понравится? — а ему это действительно важно, вдруг с удивлением поняла Лиса. Его всерьез волнует, не обхихикает ли она, именно она, его стихи, как до этого эльфийскую розовую муть.

— Не увиливай. Обещал? Обещал. Не бойся, ржать не буду. Но и врать, если не понравится, тоже не стану. Ты ж понимаешь, мне оно — себе дороже!

— А почему, кстати? Вот чего никогда не понимал! Иногда ведь соврать просто необходимо — иначе полные кранты! «Дорогой, как я выгляжу?» «Чуд-до-о-овищно!» Бдыщщ по морде! Как вы так живете?

Лиса невесело улыбнулась.

— Вот так и живем, чтобы необходимости во вранье не возникало. Гниль, Дон, слышал про такое? В Видении — черная, липкая и вонючая дрянь. Вот и представь, что у тебя внутри такое счастье образуется. А оно образуется — от вранья. У всех, только все этого не чувствуют. А мы чувствуем. Жить — и ощущать, как разлагаешься изнутри. Кайф! Самая прямая дорожка к тому, чтобы с ума сойти. И сходят, что ж ты думаешь? Особенно те, кто не захотел свой Дар признать. Так что, извини заранее: если не понравится — так и скажу, врать не буду.

Они остановились у невысокого заборчика заднего двора. Лиса облокотилась на него, уставилась на Дона выжидательно. Он запрокинул голову. Пока они шли, окончательно стемнело. На западе так и висела туча, но небо над ними все еще было чистым, звездным, луна еще не взошла. Тогда тоже было огромное небо — вдвое больше, потому что звезды отражались в океане, таком же черном и глубоком. Был отлив, безветрие, и только легкая зыбь заставляла дрожать отражение неизмеримой пустоты, о которой так легко забыть под ласковым голубым небом дня.

Он замолчал, опустив голову. Пришло острое ощущение неправильности того, что он делает, недовольство собой и досада.

— Это… свечи, да? — услышал он шепот Лисы. Она стояла, запрокинув голову, как он сам только что, и смотрела на звезды.