Ирина Молчанова - Вампиры — дети падших ангелов. Танец кровавых ма­ков.

Девушка оскорбленно прищурилась.

— А почему она сама не может мне об этом сказать, боится? Только и может на ухо тебе шептать!

Орми как дикая кошка зашипела и ударила воздух когтистым крылом.

— Она говорит, что ненавидит тебя и никогда не опустится до разговора с тобой.

Катя передернула плечами.

— Очень надо.

На самом же деле пренебрежение крылатой твари ее задело, но доставлять той удовольствие, признавшись в этом, она не собиралась.

«А Лайонел тоже хорош, мог бы сказать ей, чтобы не вела себя так! Его брат бы не позволил… — Девушка решительно пресекла мысли о Вильяме. Она его бросила, предала и думать о нем просто не имела права. — Был бы тут Йоро, он бы постоял за меня». От воспоминаний о своем любимом оборотне на губах возникла мягкая улыбка. Катя не заметила, как недоуменно переглянулись Лайонел с мышью, и, продолжая улыбаться, направилась в каюту, бросив на ходу:

— Пойду поболтаю с Каридад.

Она лежала на кровати, положив руки под голову, и смотрела в окно на звездное небо, когда услышала в коридоре холодный, хорошо поставленный голос:

«Тео, спускай лодку на воду!»

Катя села на постели, дверь распахнулась и вошел Лайонел, объявивший:

— Собирайся.

На плечах у него сидели Нев и Орми, черная рубашка была расстегнула на груди на две пуговицы, в остальном он выглядел идеально, впрочем, как всегда. Волосок к волоску, лед в глазах, запонки, стрелки на брюках, вычищенные до блеска ботинки.

— А куда мы? — растерянно спросила девушка, запуская ноги в единственные туфли без каблука, которые Лайонел для нее взял. Темно-зеленые, остроносые, с платиновыми застежками, инкрустированные мелкими изумрудами.

Не очень-то они сочетались с голубым платьем, но ей было все равно. А вот Лайонелу нет, взгляд его упал на туфли, скользнул по платью, и он отрывисто произнес:

— Увидишь.

На лице его читалось другое слово — «Ужас!» Только он его почему-то не озвучил, молча взял сумку.

Они поднялись на палубу, где ждал Теофано. Лодка колыхалась на волнах, а впереди виднелось лишь бескрайнее море.

Капитан тем временем обратился к Лайонелу, протягивая ему руку.

— Ты всегда желанный гость на моем корабле.

— Увидимся, — сжал его ладонь тот, а затем закинул сумку на плечо, согнав при этом Нев, и шагнул к борту. Катя ничего не возразила, когда его рука обвила ее талию. В следующую секунду они уже стояли в лодке.

Девушка смотрела на отражение звезд в волнах, вдыхала густой, пропитанный множеством оттенков запах моря. От порывов ветра в него добавлялся морозно свежий аромат парфюма Лайонела, такой знакомый, привычный и родной, как что-то очень дорогое и любимое из прошлого. Звучала мелодия из драмы «Пер Гюнт» — «Танец Анитры». Струнную группу оркестра необычайно украшал серебряный звон треугольника, едва приметный на фоне динамичных подъемов, трелей, но вместе с тем придающий особую прелесть всей композиции.

Корабль с черными парусами, с носом, увенчанным недостижимым Граалем, отдалялся. И неожиданно девушка подумала о Теофано. Ведь он был совсем один в целом свете, вечный странник по морям, обреченный собирать золотые монеты сатаны, чтобы выдать замуж ту, кто давно живет лишь в его воображении.

Катя всматривалась вперед в надежде увидеть полоску суши, но ее все не было.

— Что ты думаешь о драме «Пер Гюнт»?

— Какое действие? — уточнил молодой человек, плавно двигая веслами.

— Четвертое. Танец Анитры.

Лайонел улыбнулся и процитировал:

Он засмеялся.

— Чего мужчина только не пообещает женщине за удовольствие: и луну, и звезду, и душу.

Катя скептически сложила губы и покачала головой.

— Я и не подумала, что образ главного героя может быть тебе так близок. — Она вздохнула. — Хотела бы я тоже тебе процитировать…

— И я даже знаю что, — ухмыльнулся Лайонел.

— Раскаянья — это неотделимая часть осознания своей сути. Но нелишне помнить, что именно наша суть пишет жизнь как роман, а раскаянья в ней — лишь краткие эпизоды. Раскаянья никогда не перепишут готового романа, они могут лишь бессмысленно желать вернуть время вспять. — Молодой человек слегка наклонил голову к Орми и, вздернув бровь, прибавил: — Сожалеют слабаки, те, кто не способны вовремя осознать свою суть и принять ее!

Последние слова были сказаны так яростно, что Катя сильно засомневалось, будто речь идет все еще о пьесе. Холод в глазах стал пронзительнее, лицо застыло в одном выражении, и лишь лунные блики играли на кончиках ресниц, оживляя образ этого ангельски-прекрасного вампира.

Девушка с трудом отвела от него взгляд и увидела, как нос лодки медленно освещается. Словно тот своим острием прорвал черный занавес, за которым жило утро.

Лайонела озарило нежно-розовым и голубым сиянием, потом свет добрался и до нее, неощутимыми прикосновениями поднялся по ногам, укрыл руки — и вот вся она уже в этом нереальном свете, а впереди, точно алый от крови, возник остров.

Девушка обернулась, уверенная, что увидит рваный занавес ночи, но там лишь простилалось спокойное море — голубое и прозрачное.

А над островом занимался рассвет, тонущий в другом море — кровавом от маков.

Зрелище невероятной красоты и с тем же пронизанное одиночеством, столь глубоким и абсолютным, что у девушки перехватило дыхание.

— Где мы? — прошептала она, ощущая давно позабытое чувство, когда вдруг не хватает воздуха.

— Остров Чертовых зеркал, или остров Кровавых маков, как его еще называют — само сердце богини Мании [8] В греческой мифологии Мания — персонификация безумия. .

Лодка ударилась о берег, Лайонел взял сумку и помог Кате сойти.

Девушка старалась не наступать на цветы, но их оказалось столько, что шагу было некуда ступить — одна сплошная зелень, а сверху алая вуаль. В воздухе витал тонкий травяной запах, горько терпкий и дурманящий.

Молодой человек взял ее за руку.

— Идем.

Они ступали по макам, и сломанные сизовато-зеленые стебли источали сладостную горечь, а нежнейшие лепестки отрывались и сыпались на землю яркими кровавыми пятнами. Тут стояло полное безветрие, по-летнему удушливо-теплое, даже горячее.