Юрий Гаврюченков - Работорговцы

— Настоящий эльф, — заметил Лузга. — Стрелять не умеет.

Михан заржал.

Жёлудь покраснел, выдернул из налуча лук, торопливо приладил тетиву.

— Смотри! — он пустил стрелу.

Стрела воткнулась в дерево на ладонь ниже белого сука. Лузга подшкандыбал к сосне, осмотрел кору возле места попадания.

— Чё такого? Если ты комару в глаз метил, то опять промазал.

Жёлудь подошёл, достал нож. Сопя, стал резать кору вокруг наконечника, пока не отделил квадратик, выдернул стрелу.

На острие извивалась личинка жука-древоточца.

— Ты же не видел червя! — изумился Лузга.

— Я часто знаю, куда попаду, — открылся парень.

— Ну, ты эльф, — только и сказал оружейный мастер.

Михан справился получше. Лузга больше не подшучивал над молодыми. Показал, как надо заряжать, как пользоваться меркой, как правильно забивать пыж и оборачивать пулю в тряпку. Михан приладился, бабахнул, полетела кора.

— Отлично для первого раза, — похвалил оружейный мастер. — Будешь стрелком.

— Я в дружину хочу, — заявил Михан.

— А ты, амбициозный, — Лузга тряхнул башкой, высморкался в кулак, пригладил с боков ирокез. — Бери это ружьё, будешь воевать с ним. Привыкать к нему начинай с чистки оружия. Ружья, как бабы, любят чистоту и смазку. Будешь за ружьём ухаживать, оно редко когда тебе изменит.

— Лук надёжнее, — пробурчал Жёлудь.

— Делай то, что умеешь, — посоветовал Лузга. — Любой лепила тебе скажет, что от огнестрела на шесть раненых один убитый, от холодняка — убитый на двух-трёх раненых, а всё за счёт потери крови. Нравится тебе лук, учили тебя ему с детства, пользуйся, не отвлекайся на постороннее.

На старостином дворе, краше незваного гостя, нарисовался Тавот. Немощный колдун сидел на крыльце, точно заняв место Лузги, и жадно жрал изящной металлической ложкой, торопливо, но сохраняя достоинство. Заприметив троицу, развернул плечи, придав спине дополнительную осанку.

— Доброе утро!

Парни ажно сбавили ход с такой резкой подачи, а Лузга ощерился.

— Кому доброе, а кому хорошее, — с презрением бросил он рабу. — За базаром следи, гнида.

— Это я нечаянно, — подавился, но мгновенно проглотил Тавот.

— За нечаянно бьют отчаянно.

— Прости, забыл, что в ваших землях добро означает навоз.

— Навоз у скота, а у человека добро, — зарамсил понятия бестолковому иноземному мудрецу сын мясника.

— Я называю его дерьмо.

— Речи у тебя московские, — припомнил Михан слова командира Щавеля.

Сложили в доме оружие и вышли из душной избы, в которой крутилась возле печи неприветливая хозяйка, да на гостевой половине засел над картами военный совет. Колдун ещё не успел смотаться, лишь дохлебал хавчик и быстро закрыл рот, чтобы никто не успел заметить, как он вылизывает ложку.

— Дай позырить, — мотнул подбородком Лузга, покрутил в корявых пальцах металлиста изящный колдунский черпачок с заточенным черенком, так что им можно было резать жилистое мясо, на тарелке или в драке — Допиндецовое. А на басурманское похоже, как две капли воды. В Белорецке такие штампуют по образцу старинных. На, держи. Хорошее у тебя весло. В Москве покупал?

— В Липецке, — ответил Тавот.

— Сам-то откуда родом? — спросил Лузга, присаживаясь на корточки.

— С Касимова-на-Оке, но воспитывался в Великом Муроме.

Парни навострили уши.

— Если ты с тех краёв, что за погоняло у тебя Тибурон? — докопался Лузга.

— Мой отец увлекался географией, биологией и этологией, — колдун отвёл глаза.

— Рабом, что ли, был?

— Я вольный и родился вольным, — вскинул голову Тавот. — Рос в поместье Чаадаево герцога Каурова, отец в школе преподавал. Крестницей моей была графиня Анастасия Александровна Жеребцова-Лошадкина, ныне покойная, и я даже гостил семи лет в её имении Спасо-Седчино, где был компаньоном её сыну, безвременно почившему также от чахотки.

— Сам-то чахоточный? — насторожился Михан. — Уж больно внешность твоя болезная.

— Бог миловал, — улыбка тронула губы Тавота. — Я так выгляжу, потому что много странствовал и недоедал.

— А с ногами у тебя что?

— Получил жестоких звездюлей в Арзамасе и ещё не оправился.

— За что же тебя отделали? — нешуточное любопытство пробудилось в душе сына мясника при упоминании о дальних странствиях и жестоких звездюлях. — Украл, небось, что или наколдовал не так?

— Я не ворую. Не приучен. Но в Арзамасе вышел спор. Слово за слово, хреном по столу… Доброго Удава тогда ещё не встретил. В смысле, милосердного Удава, — спохватился учёный раб.

— Один да без оружия не боишься ходить?

— Я не ношу оружия, не люблю его, — поведал Тавот. — Однако путешественник вроде меня частенько сталкивается с людьми не обременёнными интеллектом и хорошими манерами. Приходится терпеть издержки.

— Жизнь это ещё тот прокурор, — согласился Лузга. — Кто смело идёт ей навстречу, получает кулаком в нос.

— В принципе, я могу за себя постоять, — запальчиво заявил колдун. — Даже сейчас могу. Но тогда их было слишком много и они были пьяны.

— Сейчас-то что ты можешь? — не поверил Михан.

— Какой вред ты мне способен причинить? — отстранённо и надменно поинтересовался колдун.

— Башку проломлю.

— Башку, говоришь, проломишь? — Тавот вцепился обеими руками в перила и поднял себя на ноги. — Возьми полено и попробуй.

Предвкушая забаву, Лузга отошёл в сторонку, потянув за собою Жёлудя. Михан выбрал в поленнице сучковатую палку с руку толщиною, рубанул воздух.

— Бей с разбегу.

— Зашибу ведь, — предупредил парень.

— Делай, не бойся.

— Да кто боится!

Михан изготовился к атаке, взвесил полено, примерился. До колдуна было шагов десять, куда бежать? Михан вразвалочку побрёл, глумливо ухмыляясь. Если этот простак думает спор в шутку обратить, то не на того напал. Всё всерьёз. «По башке не по башке, а по горбу огрею, — подумал Михан. — Соскочить с прожарки не выйдет. Будешь потом дураков лечить, что слово за слово. Небось, так и в Арзамасе у тебя с кем-то обернулось к нехорошему, что до сих пор еле ходишь».

Да только что за напасть? Михан стоял на том же месте! Колдун смотрел на него и лыбился. Разозлённый молодец ускорил шаг, потом побежал. «Вроде, преодолел чутка или нет? — запалено хватая ртом воздух, подумал парень и припустил во всю мочь. — Быстрее, ещё быстрее! Вроде, сдвинулся малехо».

Михан сорвался с места, пролетел мимо крыльца и врезался в стену. Перед глазами сверкнули звёзды, очнулся молодец на земле. Над ним склонились озабоченные лица, с липового ковшика лилась холодная вода.

— Силён бечь! — заржал Жёлудь, увидев, что товарищ пришёл в себя.

— Что я делал-то? — Михан сел, ошеломлённо помотал головой, брызгая как собака.

— На месте топтался, потом вроде как подпрыгивать начал, затем как ломанулся! И лбом в стену.