Ника Ракитина - Радуга (Мой далекий берег)

— Послушай, — сказал Тумаш сумрачно, придержав коня Ястреба за стремя. — Они девочками от вас закрываться не станут?

— Как это? — Юрий, услыхав, едва не вывернул палец, которым оттягивал ремешок на подбородке.

— Видишь? — отозвался Ястреб. — Он даже не понял. Это там, за Чертой — прикрываться женщинами в чести.

Кривопалый пробурчал:

— Если их в болоте топить научились — прикроются.

— Тьфу на тебя! Храни вас Берегиня, — серьезно пожелал Савва.

— И вас.

Тумаш, не меняя выражения лица, подал протазаны. Ястреб вскочил в седло, сгреб поводья заводного, и они с внуком направили коней вдоль городской стены.

Дом Старой Луны обломанным зубом торчал посреди голого поля, на отшибе — словно другие дома чурались такого соседства. Несколько ближе стояли стеной в рост всадникам камыши и осока — на месте когда-то прозрачного озера и вырубленной ивовой рощи. Кони подняли головы и зафыркали на воду.

— Что ж вас, не поили? — удивился Ястреб.

— Перед скачкой и не надо, — Юрий прибил на щеке комара: — Оцепление где-то там, за камышами прячется.

Ястреб кивнул: слышишь? Сквозь шелест стеблей пробивался низкий рокот отдаленной толпы. Юрка напряг слух: ему показалось, уловил женский визг и плач. Дед снова бросил взгляд на ближнюю к ним крепостную стену: там стражники имелись, и давно должны бы обратить на них внимание. Ни либо часовых обмануло переодевание, либо им интереснее было то, что происходило по другую сторону болота. Тем более что со стены видно было, не то что с седла.

— Слева, — сквозь зубы кинул Ястреб.

Кони резво пошли вдоль кромки камыша. Раньше, чем Юрий успел испугаться, заросли кончились. Весь дом Старой Луны открылся, как на ладони. Одесную [23] Одесную — справа. , между пеньками бывшей рощи, в двойном полукольце стражников-людей: конном внешнем, вооруженном такими же, как у деда с внуком, протазанами, и пешем внутреннем с кордами в ножнах — кинулись в глаза белые рубахи приговоренных. Сосчитать их Юрий не успел. Потому что дед уже пригнулся к холке, намотав поводья на переднюю луку.

— Все, — подумал Юрий, точно так же подаваясь вперед.

Ястреб привычно потянулся рукой к ладанке с перьями, вспомнил, что ее давным-давно нет, и вернул руку на древко протазана. Коленями послал чубарого в галоп. Кони, прижав уши, пошли, взметывая воду и зелень. В эти последние секунды наконец осознал Ястреб то странное, что пророчила Сольвега. Среди оцепления не было пыльных. Да, они боятся воды. Но и люди почему-то не спешили развернуться навстречу. И даже не потому, что принимали Крадоков за своих. Просто все охранники пялились через пустырь на вытекающую из улочек Кромы толпу, явно выискивая кого-то в ней. Зато пленницы у болота разом завопили громче, точно предчувствуя поворот в судьбе. И этот крик словно подстегнул стражников большого полукольца, повернул их коней на толпу. Пеший же десяток внутренней охраны, который и держал-то девок за косы, встрепенулся и дернулся рубиться, только когда протазан Ястреба забросил крайнего в топь. Среди стражей мелькнул кривой магистрат. Юрий-знаменщик поразился, что в такой миг замечает капли пота на свернутом в трубку приговоре в судорожно сжатой пятерне. От души ударил в толстое брюхо, и конским напором барсучину швырнуло на пни.

Ястреб уже сложил второго стражника и вздернул на дыбы сразу двоих коней: своего и заводного. Кони вертелись и молотили в воздухе копытами. Юрий услышал дикий женский крик и сразу за этим хрип: в свалке задело кого-то из осужденных. Удивился, что с его стороны противников нет. По уговору схватил ближнюю девчонку и без церемоний кинул поперек седла заводного коня, следом еще одну. Успел подумать, что, наверное, Андрей хорошо поднял толпу, если конная стража совсем не мешает. Дед уже обвешал спасенными обоих своих скакунов и рыкнул:

— Давай!!

Юрий сгреб еще двоих. Одна сразу обвисла в его руках, знаменщик увидел торчащее из горла жало стрелы. Он машинально пригнулся и схватил следующую. Убитая стекла под копыта. Живые истошно визжали. Кони точно опьянели от этого визга. Вместо чтобы развернуться и бежать к калитке, вся четверка, подкидывая задом, прыгая на прямых ногах, толклась на месте, а десяток конной стражи уже опомнился и несся наперехват. Ястреб совладал-таки со своим жеребцом, высвободил руки.

— Держись!!

Юрий послушно вцепился в уздечку, грудью прижав девчонок к холке. Пожалел коня. Не только за лишний груз. Потому что дед, приставив ко рту ладони, взвыл по-волчьи. Да так похоже, что даже девчонки заткнулись. А кони ошалели окончательно. Заводной выдрал повод из пальцев и понесся наугад сквозь камыш и тростник к городской стене. Гнедой под Юрием выдал такую свечку, что без предупреждения знаменщик грянулся бы наверняка. У стражников тоже половина коней рванула без дороги вроссыпь. Остались пятеро, самых стойких. Юрий сунулся за мечом, понимая, что не успеет.

Спасли птицы.

Сложив крылья, упал из-под облака, ударил когтями в ближнего стражника болотный лунь. Открытый шлем кувыркнулся в грязь, жалко плеснув разодранным ремешком. Стражник дико заорал, схватился за лицо, из-под рук побежала кровь. Крайнему на шею сзади свалилась пустельга, он выпучил глаза, всхлипнул и сполз с коня. Гнедой Юрия наконец-то оттанцевал в нужную сторону, и знаменщик перевел дух. За спиной яростно клекотали птицы, ругались и истошно вопили нападавшие и раскатисто хохотал Ястреб. Ладанка пропала, но ниточка между кровниками была.

Настрадавшиеся кони, не чувствуя тройной ноши, изо всех сил уносились от страшного места. У калитки Савва и Тумаш от нетерпения грызли ногти. Спасенных оказалось восемь. Их живо развязали, провели сквозь скрипучую калитку. Никто не обратил внимания, как сильно расходился ветер. Даже вздымающие бока кони Крадоков. Ястреб подумал о нужде сменить коней и потому девчонок за калиткой усадили на свежих, а честно отслужившую четверку повели пока в поводу.

Первые капли упали, когда кони миновали огороды и вышли к броду. К середине реки дождь пошел всерьез. А когда конь вынес Тумаша, едущего в конце, на противоположный берег, лиловое от быстро несущихся туч небо раскололось над Кромой такой яростной молнией, что даже Ястреб и Савва в голове отряда ошеломленно прикрыли глаза.

Чтобы не разбудить Микитку, свернувшегося под одеялом на теплой лежанке, Сольвега очень осторожно вытащила посконную суму и стала заполнять всем, без чего не обойтись в дороге. Сделав работу до половины, она потянулась, потерла поясницу и замерла, обводя глазами свое государство: своды и прогретый кирпич пола; низкий огонь в печи, расписанной по черену маками и васильками; утварь на полках: начищенную до слепящей яркости медь, матовый блеск серебра… обливную глину с узором тонких веточек… выскобленную до белизны мебель… этот ласковый мир, творимый десятилетиями, вобравший в себя тепло, запах пряностей и сдобы, и известки, которой белили печь — живое горячее сердце дома. Сольвега чувствовала прикосновения всех женщин, сохранившиеся здесь неизменно, когда хозяйки ушли — в мир за стенами, вырий или Черту.