Надежда Ожигина - Путь между

— Ага, — согласно кивнул Торни, — если ты птица, эльф или веллиар. Да и то попробуй сначала пробиться сквозь охранное заклинание. Ни истинно Светлые, ни истинно Темные не пойдут в это окно: эльфы уважают места Последнего Приюта, иначе от их Лианноров [24] Лианноры — погребальные деревья эльфов, в их кронах строились особые настилы (флейтны), на которые укладывали тела покойных, окружая вещами, милыми сердцу при жизни, цветами и птичьими гнездами. По прошествии девяти дней, на десятый поднимались, чтобы убедиться в том, что флейтн пуст и тело обратилось в воздух и солнечный свет, из которого было соткано. давно бы одни пеньки остались. А веллиары с пониманием относятся к месту Ритуальных Ножниц, обрывающих жизненную Нить до срока. А именно так называется этот балкон. Под нами пропасть, Хольмер, Пропасть Разбитых Сердец, как поэтично ее окрестили в Ласторге. Ладно, пойдем: здесь нельзя находиться слишком долго. И тем более — для простого утоления любопытства.

Король уходил со смешанным чувством.

С одной стороны, он был благодарен Сердитому Гному за столь роскошный подарок, ведь еще одна гномья легенда сделалась явью…

Вот только ни одна легенда не уточняла, что Камнем Смерти для Кастов является хрусталь. И Денхольма передернуло от отвращения и скорби при виде хрустального флакона из-под высохших столетия назад духов.

— Ну, Хольмер! — хмыкнул Сердитый гном. — Только не надо драматизировать! Камень он и есть камень, причем весьма красивый. И создал его Сам Кователь, между прочим, заморозив текучую воду на радость живущим. Хрусталь — камень ликования над несовершенной плотью, никак не меньше. Стоит ли ломать свою дурацкую башку над тем, кем раньше была твоя заздравная чаша! Ведь глина — это тоже прах тел человеческих! Но вино, которое ты пьешь из доброго кувшина, почему-то не отравляет жизнь дурными укорами!

— И вы тревожите покой ваших предков… — осторожно начал король.

— Последний разум потерял, гвоздь погнутый! — хлопнул себя по бокам Торни. — Если б мы из предков флаконы делали, у нас не было бы усыпальницы, дурень! Касты чтят своих почивших родичей. Но когда они оставляют Гору — не тащат за собою груды хрусталя. Покои ветшают, обваливаются потолки, проламывается пол. Запустение почти всегда приводит к разрушению, а разрушения в Горе — смерть всему, что сделано нашими руками. И тогда, к великой радости людей и новоселов-Кастов, образуются залежи горного хрусталя. На наш век священного камня уже не хватило, — фыркнул в бороду гном. — И Старейшины, посовещавшись, разрешили использовать останки тех придурков, что сигают вниз с балкона. Сами они отлично знают о грядущей участи и стараются заранее предупредить родичей, чтобы те не понесли убытков. Не любят у нас самоубийц, Хольмер, — развел руками Бородатый и расхохотался: — Смотри, чтоб не вырвало, недотепа! Испачкаешь пол — тебя самого с балкона сбросят.

Король справился с приступом неожиданной тошноты, хлопнул гнома по плечу…

И они пошли ужинать, поскольку никакие страшилки не могли уже испортить королевского аппетита и смутить его сон.

Но в глубине души Денхольм знал, что вернется сюда. В тщетной надежде понять, ЗАЧЕМ Торни приоткрыл перед ним дверь в святая святых Кастов.

Но выкроить время удалось лишь в последний день Девятидневного Круга.

Он пришел один и с трудом сумел открыть тугую дверь, тяжелую даже для гнома. И еле справился с охватившей его жутью при виде хрустальных статуй, покоящихся на бесценных постаментах.

Он пришел искать у мертвых ответы на вопросы живых.

И едва не заорал, услышав приглушенные голоса…

Когда способность дышать и соображать здраво вернулась к нему, король собрался с духом и пополз на подкосившихся коленях на тихий перебор серебряных струн. И затаился, согнувшись в три погибели за изумительной работы вазой, услышав насмешливо-язвительные интонации проводника, там, где открывал свою алчную пасть Балкон Ритуальных Ножниц.

— Они называют меня Неграненым Алмазом, То, — кривая усмешка перечеркнула уродливый шрам подобно перекрестью, — а Алмаз-то с трещиной.

— Если ты о своем лице… — вскинулась было Токли, озорная сестра Сердитого Гнома, с которой король пару раз сталкивался в родовых покоях.

— Я о своей душе, сестренка, — все так же ровно и спокойно возразил Эйви-Эйви. — Душа у меня с трещиной. Сломалась, а потом неудачно срослась…

— Ты все об этом… Когда же наконец успокоишься?

— Больно это, глупышка, взрывами, толчками больно. Как мой проклятый шрам, что выкручивает наизнанку к непогоде…

Тишина присела на краешек карниза и свесила вниз ноги, вторя проводнику.

Король, в который раз проклиная свое любопытство и свое невезение, устроился поудобнее, стараясь слиться с полом.

Смешливая Токли, Радость Рода, ткнулась старику в локоть и пригорюнилась.

— Отвлеки меня, сестра. Заговори меня, ведь зачем-то же ты разыскала меня среди покоя Ушедших…

Токли вздохнула, взглянула снизу вверх, стремясь поймать блеск бесцветных старческих глаз. И покраснела:

— Я пришла по просьбе Флеки, Эаркаст. Она думает, ты хотел над нею посмеяться. Она очень обижена на тебя. И я тоже…

— За то, что не тебя назвал прекраснейшей? — понимающе фыркнул Эй-Эй, мигом оттаивая. — А Флеки своей передай, что она дура.

— Как так?! — разъяренной кошкой подскочила Токли, негодуя за подругу.

— А вот так, — пожал плечами проводник. — Если ты с нею дружишь, раскрой девочке глаза. Я хотел ей помочь, но она отказалась. Значит, пусть все идет, как идет…

— Помочь? Ты что, слепой, Безбородый? Не видишь, что она сохнет по твоему названому братцу? Чтоб у этого упрямца ослиные уши выросли!!!

— Ослиные уши Торни вряд ли украсят, — хмыкнул старик, откладывая лютню, — ну да речь не об этом. Я стоял на Восточном склоне Сторожек, сестра, и стоял не один. Вы с побратимом знаете, что это значит… Я заглянул в глаза своей Судьбе, глупышка, я прочел приговор. Я скоро умру…

— Зачем ты это сделал? — В голосе девушки король уловил столь откровенный ужас, что сам зажмурился и мысленно застонал. — Зачем ты вообще пошел на Сторожки?

— Достойный муж не должен бегать от опасности, — довольно умело передразнивая старого Эшви, процитировал Эйви-Эйви. — Он идет вперед с открытыми глазами и умирает, если так судили Боги… Я упирался всеми конечностями, можешь мне поверить. Но я слишком устал прятаться, То…

— А как же мы? О нас ты подумал?!

— Как раньше, — погладил ее по голове старик и улыбнулся. — Судьба радует меня напоследок. Я помирился с Торни, я пожил в Горе. Я почти довел своих мальчишек…

Боль проводника заразила и короля, перекинувшись на тело, пронзив сердце. Отчего-то стало ясно, что потерять этого пьяницу, наглеца и шарлатана невозможно, оставшись прежним. Стыд залил багрянцем его щеки, и король кусал губы, чтоб не застонать. Что же случилось там, на Восточном склоне? Почему его мальчишеская выходка подписала Эйви-Эйви смертный приговор?! Ведь ничего не произошло, и проводник жив, здоров… Почему?! Боль оглушила, гулкими молоточками выстукивая мозг, но он справился, уколов палец булавкой, он выдержал, сменив хворь духовную на телесную… И вновь уловил осколки разговора…