Кейт Миллер - Книга Полетов

Ты, возможно, считаешь, что жизнь в лесной глуши обратила меня в отшельника, натуралиста в окружении объектов его исследований, - в сущности, так и есть, однако когда-то я был одинок, да, был одинок.

Как правило, меня занимают предметы неодушевленные, но как-то ночью, работая над каталогами, я услышал голос. Раз в жизни нам дано слышать голос, взывающий не к рассудку, а к крови, и я вышел и стоял под звездами, слушая песню из ветвей этого самого дерева, под которым мы сидим. Ночь была такой яркой. Я всматривался в просветы между листьев и читал образы, сотканные из луны и шепота ветра. Косяки бледных рыб, лица в полутьме, разевающие рты, подмигивающие, загадочные символы - то исчезали, то возникали вновь. И в центре всего соловей пел свою песню, что разбила мне сердце. Прими я ее как дар и вернись к своим книгам, бремя печали не давило бы меня теперь. Но алчность замутила мне разум, и я должен был завладеть песней.

В моем жилище довольно разных капканов и силков, чтобы по мере необходимости добывать лесных обитателей для моих исследований. Я выбрал простую петлю, разложил ее на земле и поставил внутрь розетку с медом. Потом ушел спать с песней, пульсирующей в голове как сладкая рана.

Проснувшись на заре, я поспешил к месту, где поставил силок, и там вместо ожидаемого комка перьев была пойманная за крошечную лодыжку девушка, с иссиня-черной кожей и неподвижно глядевшими на меня глазами, напоминавшими остановившееся сердце. Я перенес ее в дом; она была легкой, точно тростинка; уложил на кресло и заварил ей чай, но она не стала пить. Отказалась и от бульона с хлебом. Только когда я подал блюдечко с медом, появился тонкий язычок и она лизнула чуть-чуть, запив каплей воды. Потом свернулась клубочком и заснула.

Первые дни она много спала - видно, путь ее до моих дверей был очень тяжел. В моменты пробуждения я заговаривал с ней, но она молча глядела в ответ огромными глазами, распахнутыми над тонким абрисом скул. Хотя я был счастлив видеть ее, молчаливая неподвижность гостьи начала понемногу подтачивать мое терпение. При моем появлении она поначалу съеживалась, но мало-помалу стала привыкать, и однажды утром, проснувшись, я увидел, что она пригрелась рядом.

Никто не учил меня любить. Вся прежняя жизнь прошла в изучении семян, корешков и засушенных листьев. Бьющееся рядом живое сердце застало меня врасплох. Я подступился к ней как к новому виду, удерживая и обследуя ее тело, но она выскользнула из моих объятий, заметалась по комнатам и в конце концов забилась под мой письменный стол, дрожа и не спуская с меня своих громадных, лишенных выражения глаз. Вытащив ее, я пытался заставить ее заговорить, произнести мое имя, но напрасно. Она не хотела или же не могла. Я не знал, что предпринять, и боялся, что она сбежит, потому сплел из прутьев клетку, которую ты мог видеть при входе, и посадил ее туда. Поставил внутрь мед и воду, но она ни к чему не притрагивалась и начала чахнуть; чудесная кожа потускнела, ребра проступали, как ободья корзины, глаза горели лихорадочным блеском. «Только скажи мое имя, - повторял я, - и будешь свободна». Но она молчала.

И вот раз ночью, незадолго до рассвета, донеслись до меня несколько едва слышных нот, полных такой безнадежной тоски, что сердце перевернулось в груди. Я кинулся в комнату с зажженной лампой и в первый момент подумал, будто клетка опустела, но потом увидел на плетеном полу то, что ожидал найти в расставленной под деревом ловушке - крошечное тельце соловья. Она была мертва. Этот камень отмечает ее могилу, - Кролик прикоснулся лапкой к граниту. - Клетку я оставил, чтобы она напоминала о моем безрассудстве - безрассудстве попытки изловить песню, безрассудстве попытки полюбить.

Кролик снял очки и стал протирать их покрытым мехом запястьем. Долго сидел он молча, сгорбившись над очками, будто всецело поглощенный полировкой, но внезапно зарылся головой в лапы, горько рыдая.

Пико опустился рядом на колени, осторожно поглаживая его шею и уши.

- Пожалуйста, господин Кролик. Не убивайся так, пожалуйста, - проговорил он.

- Прости, - поднял голову Кролик. - Я так долго жил с этой невысказанной болью, с тоской о случившемся.

- Быть может, другой соловей залетит сюда, - с надеждой сказал Пико.

- Ни до, ни после не слышал я такой песни, и больше не надеюсь услышать.

- Но у тебя остается память, ты можешь сидеть у ее могилы.

- Да. Что мне еще остается? - Кролик печально поднял глаза к небу, затем обернулся к Пико. - Ты не... ты не останешься со мной, юный путник? Я одинок, а ты такой славный собеседник.

Мгновение Пико колебался, не прервать ли свое путешествие и не остаться ли жить в кроличьей норе. Тихая, мирная жизнь со своими радостями, так похожая на жизнь в библиотеке. Но тут же печально покачал головой.

- И я попал в тиски безрассудной любви, - произнес он. - История твоя лишь укрепила меня в решимости довести до конца мою историю, и я должен идти, - он поднялся.

- Сию минуту?

- Время дорого.

На это Кролик бросился к ногам Пико, обхватил его колени.

- Останься со мной, - взмолился он. - Останься со мной! - И так же резко встал, отряхнулся и водрузил на место очки.

- Нет, - сказал он. - Не буду тебя останавливать. Я пытался удержать птицу, и она умерла. Тебя я удерживать не стану.

Следы наши - те же семена; они - слова, и каждый - точно давшее корни зерно, что прорастает множеством побегов или умирает там, где упало. Тропинки, которыми идем мы, подобны засеянным бороздам; им ведомы сады, леса и поля, которые вырастают за нами и которые мы можем увидеть через многие годы и не узнать свое же порождение. Гляди, как далеко разлетаются семена по пашне, по песку взморья. И каждый след - как дитя своего предшественника, не способный стереть предыдущий, но с безраздельной властью над следующим; ему дана свобода выбора направления, но не места. Так история движется вперед через лес страниц.

Неделю Пико уходил дальше и дальше, рассказывая и пересказывая истории, услышанные за время путешествия. Как-то заметив, что дышится тяжелее, он понял, что дорога пошла вверх, и к полудню следующего дня местность стала труднопроходимой. Он взбирался на холмы и спускался в низины, где журчали ручейки - обычно не шире его ступни, но бывало, приходилось их перепрыгивать или идти вброд, закатав штаны до колен и с башмаками в руке.

Возле ручьев он разбивал стоянку, тихое журчанье воды приятно сопутствовало чтению у костра, а открыв тетрадь для записей, он отыскивал слова в говоре струй.

Глава 5

ТОРГОВКА СНАМИ

Следующей, кого встретил Пико на своем пути, оказалась торговка снами. Непроглядная ночная тьма была как накидка, наброшенная на плечи деревьев, сотканная из плотной шерсти цвета индиго, в складках которой терялся любой свет.