Марина и Сергей Дяченко - Стократ

Гран открыл рот, чтобы помянуть рыбу – но замолчал. Склонил голову к плечу…

– Значит, ты правда…колдун?

– Значит.

– И можешь… что ты можешь?

Гран быстро посмотрел на меч у Стократа на поясе. Устыдился этого взгляда, посмотрел прямо в глаза:

– Чего ты хочешь… за то, что сделал для моих людей?

– Баню, – сказал Стократ. – И прачку.

Мяч, сшитый из лоскутков, ударил его по голове, когда разнеженный баней Стократ отдыхал на заднем дворе. Мяч перелетел через стену, увитую виноградом, и хлопнул его по затылку – не больно, но достаточно, чтобы почувствовать себя идиотом.

Захихикал и сразу замолчал тонкий голос, будто весельчаку закрыли рот ладонью. Мяч отскочил от поленницы и подкатился под ноги Стократу – отличный тугой мяч. В первый миг раздражения ему захотелось распотрошить игрушку, дабы впредь мяч не тюкал колдунов по головам, – но он почти сразу передумал.

Над стеной показалась веснушчатая рожица – мальчишка лет четырнадцати, такому давно в ремесло пора, а не мячами кидаться. Рожица приняла умильное выражение, призванное смягчить гнев Стократа:

– Милый бродяга, отдай мячик, пожалуйста?

Он понял, что это девочка, стоило ей заговорить. Еще не девица, уже не ребенок. Сказочный персонаж из его детства; он вырос среди мальчишек. Женщины, в его представлении, появлялись на свет уже взрослыми крикливыми няньками.

Потом он узнал многих женщин. Циничные шлюхи, любвеобильные вдовы, робкие стареющие невесты, – они были ему интересны, и даже самая скучная трактирная служанка учила его, сама того не зная. Едва почуяв его интерес сквозь вату обычного одиночества, женщины преображались и тянулись к нему, выделяя из всех мужчин. Он сочувствовал многим, но не привязывался ни к кому, и, уходя, не испытывал угрызений совести.

– Бродяга, ты оглох? Отдай мячик, пожалуйста!

Девушка легко подтянулась и уселась на стене, как воробей. Она была в штанах, будто мальчишка, волосы убраны под зеленый головной платок, короткие пряди обрамляли лицо, и только очень наблюдательный человек отличил бы в этот момент девочку от мальчика.

Крестьянка? Вряд ли, крестьянской девушке не к лицу в штанах лазать по заборам. Служанка? Странно…

Стократ поиграл мячом:

– Ты кто?

– Крот в манто! – она разозлилась. – Отдай!

Он бросил ей мяч. Она поймала его и моментально исчезла из глаз – соскользнула по ту сторону забора, без шума и треска, только качнулись верхушки кустов…

Стократ долго сидел, не шевелясь. Он никак не мог понять, почему после встречи с незнакомой девушкой на душе осталось такое тревожное чувство.

На опушке леса он нашел камень, покрытый мхом. Взял палку, устроил рычаг, перевернул валун и получил, что хотел: под камнем на влажной трухе копошились личинки.

Стократ вынул меч. Лезвие светилось, и семи мертвецам было тесно в узенькой посмертной щели. Они были всего лишь солдаты, исполнявшие приказ, они подчинялись присяге и своему командиру…

Стократ покачал головой, отгоняя неслышные жалобы.

– По какому праву воины режут безоружных крестьян, как скот? – вслух повторил свой вчерашний вопрос.

И положил клинок на бледную труху. Семь душ соскользнули кто куда: может, этим личинкам еще повезет взлететь, подумал Стократ. Еще покружатся нал лесом и лугом, помашут цветными крылышками денек-другой…

Меч потемнел и сделался ощутимо легче. Стократ спрятал его в ножны и вернулся в дом властителя.

Ни о какой девушке он до поры решил не спрашивать.

Ворон, наследный владетель Вывор, возвращался домой.

В день его возвращения на опушке заповедного леса, в двух шагах от охотничьих угодий, обнаружилось гнездо проклинающих шершней. Подавшись панике, жители запалили сырую солому и все, что источает дым. Подъезжая к городу, Ворон на мгновение решил, что черная туча опустилась на землю – с холма, откуда он так мечтал увидеть город своего детства, видны были пара флюгеров и верхушка башни – остальное поглотил клубящийся бурый туман.

Проклинающие шершни боятся дыма. Дядя Ворох, погрузневший и краснощекий, расхаживал по гостиной родового замка Вывор, и в такт шагам рассказывал племяннику: отряд стражи, направленный на разорение гнезда, одет в железную сетку, дорогую, между прочем, как золототканая парча. Как это гнездо накроют – надо будет поискать еще, не приведи подземные духи, новое гнездо отыщется. Дышать в городе нечем, так это глупые бабы перестарались, дыма напустили столько, что хоть вешайся на нем. Впрочем, лучше покашлять, нежели шершень тебя достанет…

Наконец, он остановился и внимательно поглядел на Ворона:

– Ты прости, твоя молодая милость, что мы тебя не встретили, как подобает. Совсем тут рехнулись с этим гнездом… Когда ваша милость собирается почивать?

– Да ну, дядя, – сказал Ворон, от неловкости прижимая локти к бокам. – Вот уж точно, не встретили, как подобает, – будто с чужим разговариваете…

Дядя помедлил одно мгновение, потом расхохотался, обхватил тощего Ворона за плечи и, обнимая, приподнял над полом:

– Привет, племяш! Ребра торчат по-прежнему, плохо тебя кормили в Высокой Школе?

Ворон с облегчением рассмеялся в ответ – и тут же закашлялся, потому что закрытые окна не защищали от царящего снаружи дыма.

– Дядя, милый, мне бы к отцу зайти…

– Это первое дело, – на лбу дяди обозначились складки. – Идем.

Владетель Вывор, отец Ворона и наследный правитель Выворота, вот уже пять лет спал наяву. Еще крепкий телом, он оторвался от окружающего мира и ушел в неведомые края, где, судя по выражению глаз, ему было совсем не плохо. Утром старика поднимали с постели, умывали, кормили и усаживали в кресло, где он сидел до вечера, глядя в окно, но видя только тени в глубине своего помутившегося сознания. Вечером все те же преданные слуги раздевали владетеля и укладывали в постель, и он проводил ночь без сна, разглядывая потолок беспечно и миролюбиво. Первые годы Ворон все надеялся, что в какой-то момент взгляд отца сфокусируется, и он если не словом, то хотя бы видом даст понять, что узнает родного сына. И сейчас, входя в покои отца, он незаметно закусил губу: а вдруг?

Чуда не случилось: красивый старик у окна не повернул головы, не отозвался на приветствие, и когда Ворон вошел в поле его взгляда – не обратил внимания. Ворон утешил себя, что, по крайней мере, в тех неведомых краях, где пребывает дух его отца, этому духу не причиняют страданий.

– Вот и свиделись, – дядя не был ни сентиментален, ни даже деликатен. – Пошли, племяш, дела не ждут, не пойму никак – то ли запретить дым этот, то ли оставить, все-таки против шершней помогает…

Ворон вышел во двор, который сильно изменился за последние три года: раньше просторный, теперь он оброс сараями, навесами, пристройками. Огромный фонтан, когда-то бивший в центре двора и служивший Ворону любимым местом для игры и отдыха, теперь был сух и наполовину разобран. Ворон смотрел и не узнавал: зарубки на заборе, камни, тени, ленточки на ветках, – все знакомые приметы и детали будто стерло с лица двора огромной губкой, и двор стал чужим. Только поваленный ствол у западной стены чудом сохранился – ствол гигантского дерева, на котором Ворон любил сидеть и в три года, и в десять, и в пятнадцать – рядом со старшим братом, а иногда и с отцом.