Иван Петров - Томчин

Но все-таки женщина, девушка, можно сказать. Второй раз видимся, первое свидание наедине. Прежнее впечатление обо мне, думается, было не очень, надо это поправить и хотя бы во второй раз соответствовать. Да, на самом деле — надо как-то выглядеть, женщины, конечно, любят ушами, но я так молчалив, что о ее несказанной красоте cмогу только рожи корчить, руками размахивать да профили девичьих головок рисовать. Эти профили, кстати, единственное, что у меня прилично получалось, пока я год посещал школу графики при Эрмитаже. Дамы потом всегда были в восторге — надо же, художник.

Утром Цэрэн приволок плоскую плошку воды, я в ней умываюсь обычно, а сегодня впервые на себя посмотрел. То, что на меня глядел старик со свалявшимися полуседыми волосами почти до плеч, усами, спрятавшими рот и сомкнувшимися с белой, без единого черного волоса бородой в две ладони, меня не поразило. Щеки с сеткой морщин — ну, догадывался, что не Ален Делон. Глаза, вроде, мои, обычные. Но то, что на меня из зеркала воды смотрел местный старик — это да, с этим надо было что-то делать!

В лихие годы гайдаровских реформ взял я к себе в бухгалтерию бывшую гримершу из дышащего на ладан Ленфильма. Окончила эта женщина, двадцать лет гримировавшая практически всю актерскую элиту страны, какие-то стандартные бухгалтерские курсы с бумажкой. Работала на съемках более пятидесяти фильмов, десяток из которых я готов смотреть и смотреть. Приехала на бывшую работу, к знакомым, поговорить, может, что слышно о выдаче задолженности по зарплате. Там я ее и подобрал, просто проезжал мимо, зашел и гулял по гулким пустым коридорам. Заглядывал в открытые помещения, никто меня не останавливал и ни о чем не спрашивал, да и видел я там всего с десяток человек. Парочка лиц была знакома, но сейчас уже не вспомню, кого узнал.

Так вот, пока гримерша у нас работала, стригла в конторе напропалую всех желающих. Любила свое дело, хотя как руководитель могу сказать: в бухгалтерии к ней вопросов не было. Старая рабочая закалка — и качество исполнения порученного, и дисциплина. По вечерам всех взлохмаченных приводила в божеский вид, я к ней раз пять под ножницы садился. Однажды она из меня Сталина сделала, просто постригла, задумавшись о своем. В другой раз татарский воин получился. Как-то бороду ненадолго отрастил — сделала из меня молодого Хэмингуэя. Скажешь — на ваше усмотрение, и такой вот результат. Потом я прекратил ходить к ней на стрижку — неудобно, директор, эксплуатация получается, а денег она за работу ни у кого не брала.

Отец у меня рыжеватый шатен, а мать блондинка из северных лесов. И, как следовало ожидать, родился я блондином с серыми глазами и жил себе блондином — поживал, лет до семи, о чем ярко свидетельствовало множество семейных фотографий. А потом начал темнеть и волосом, и кожей, и лицом, да так, что на летних фото солнце на моей поверхности стало давать блики, как на фотографии негра. Коричневого такого, бразильского. Хоть волосы не закурчавились, и то — ура! Правда, сейчас — курчавятся, если длинные отрастают. Никого это не беспокоило, тогда национальность роли не играла, сам видел детей фестиваля, с одним приятельствовал по Дворцу пионеров у Аничкового моста, изнутри помню чувство доброжелательного любопытства, а так — человек как человек. Нет, за негра меня никто не принимал, может быть — летом, издалека. Черты-то лица европейские. А к весне я отмывался от загара.

Тогда меня беспокоило, уж не приемыш ли я у двух белокожих родителей, в семейных архивах рылся, а архивы начинались только с военных фотографий отца и деда. Глубже — шиш, никаких документов, про меня — только свидетельство о рождении. Вроде, все правильно. Видя мое дрожащее беспокойство, после быстрого выяснения его причин и выдачи подзатыльника отец поведал, что мы из старого дворянского рода, а в тысяча семьсот девяносто шестом году мой предок женился на привезенной из похода турчанке, и теперь каждое четвертое поколение — так. В качестве пояснения к генетической теории Менделя откуда-то был извлечен портрет моего прадеда примерно в сорокалетнем возрасте. Сразу бы так, а то развели семейные тайны! Судя по прадеду, мне еще повезло, у меня легкая форма.

В общем, выкинул все из головы и жил спокойно дальше, дружил, не глядя на национальность, и ко мне никто с такими вопросами не лез. В армии считался гуцулом, каким-то образом выросшим в Питере и с негуцульской фамилией — но похож, усы, морда. Я в Карпатах не был никогда, не мне судить, а на актера Миколайчука похож, правда. После тридцати меня стали принимать за татарина, их в Питере много, и бизнес этому способствовал, только татары на этот счет помалкивали. Евреи, в основном, за татарина принимали. Мне, собственно, все равно, я на национальностях никогда не зацикливался, везде есть разные люди — и хорошие, и плохие. А глаза у меня круглые, разрез европейский, вот у моих друзей детства, корейцев — это да!

Не хватает мне сейчас гримера, не хватает. Кино-то историческое получается. Даже, где-то, боевик.

Волосы кое-как деревянным гребнем расчесал, видела бы мой парикмахер, в какой вид я ее укладку привел! Оброс, оброс… Ремешком голову обхватил, более-менее пристойно, хоть лоб виден, лицо обозначилось. Ножом бороду обрезал, щеки от щетины отскреб, не очень удачно, но армия всему научит. Сделал себе татарскую бородку — не так уж я и стар. Ну, полтинник, но не больше. Вот теперь видно, что я отношусь к другому видy homo sapiens — человек разумный.

Первая беседа с представительницей вновь обретенной семьи прошла ни шатко, ни валко. Дама оказалась весьма непростой. Нет, конечно, когда она переползла на четвереньках через порог юрты, распласталась ниц и что-то забормотала, я несколько заскучал — сейчас допросим сельскую курочку, прикажем привести ко мне достойного воина-картографа, и, утешив соломенную вдову обещаниями не забывать ее и писать письма, поручим передать привет Гюльчатай. Ай, как славно.

Но вдова поднялась, кивком подозвала Цэрэна и, более не отвлекаясь на театральные сцены, приступила к допросу. Если я правильно понял эту железную женщину, ее интересовали две вещи: зачем мне карта и не засланный ли я казачок. Второго она не озвучила, но все было очевидно. Похоже, в оценке своего семейного статуса я несколько перебрал. Никто не собирался следить за мной тщательно и кропотливо, устанавливать мои намерения и связи, поить коньяком в дорогих ресторанах и вежливо интересоваться самочувствием. Никто даже не испытывал родственных чувств. Вопрос в лоб — неверный ответ — и хана котенку. Вот так-то, благодарность этим людям не свойственна.

Я дал правильный ответ. Эпидемия, оценка площади распространения и ее скорости, превентивные меры на прилегающих территориях, заботы о здоровье армии, число потенциальных жертв на землях, принадлежащих клану. То есть, людей-то у вас в клане сколько? На какой площади живут, кто соседи, не от них ли зараза, много ли их, не нападут ли, пока у нас беда? Ответов не получил. Старшая жена опять рухнула и выползла на карачках из юрты. Вот и поговорили.