Наталия Мазова - Исповедь Зеленого Пламени

— Маэстина! Что с тобой, Маэстиночка?! — я пытаюсь заглянуть ей в лицо, но она бьется в моих руках, кусает мне пальцы, и крик ее постепенно становится каким-то глухим звериным воем без малейшей членораздельности…

— Никогда ничего подобного… — как во сне повторяет Шэлен.

— Да нет, было в свое время несколько подобных случаев, — роняет Ударда. — Давно, правда, — тебя, Шэлен, тогда и на свете не было. И вызвать этот эффект может только одно — наложение темного резонанса.

— Как это? — переспрашивает Шэлен.

— Это если человек долго жил под Тенью или, допустим, слишком долго и тесно общался с каким-то темным лаийи. Это дико убыточно энергетически, поэтому у простого человека, без силы и защиты, выходов всего три: уйти, умереть или постепенно перестроить свою энергетическую схему так, чтобы больше не ощущать дискомфорта. Образно выражаясь, переключить с плюса на минус.

— Да, именно это с ней и случилось. Эта чертова Арлетт… — тупо говорю я, а Маэстина в моих руках медленно затихает, перестает кричать и биться — но это не покой, а коматозное состояние. — И что же теперь, Ударда?

— Постепенный распад сознания. Если только не вызвать кого-нибудь, кто в мозгах умеет копаться, как в компьютере, причем срочно… С Озы, может, кого-нибудь, у них эти методики здорово развиты…

— С Озы, говоришь?

Я раздумываю секунду или две, а потом лезу за шиворот и вытягиваю цепочку, на которой висит кольцо. Массивный изумруд — как у любой из Жриц — в оправе из серебряных листьев винограда — как у всех Огненных. Знак принадлежности к Братству Стоящих на Грани Тьмы, который я ношу на шее, а не на пальце, ибо Лайгалдэ не рекомендовала мне пользоваться им до окончательной инициации. Но не рекомендовала — не значит запретила.

Не расстегивая цепочки, я продеваю в кольцо средний палец правой руки:

— Ветер — Огню… Ветер, ответь Огню!

…Через полчаса мы все так же стоим полукругом — четыре женщины над пятой, но теперь с ней возится шестая — в белом платье с вышитыми на юбке золотыми молниями, с перекинутой на грудь золотой косой. Еще одна из нас — Нэда Таллэссин, Жрица Ветра, что шагнула сюда прямо из Храма Всех Святых в Заветном, не сняв ритуального облачения.

Двери зала впервые за долгие годы плотно закрыты, чтобы никто, кроме нас пятерых, не узнал об этом страшном казусе. Нет, как хорошо, что я догадалась услать Имму на аттракционы…

— Жить будет, — Тали поднимает к нам взгляд. — Разрушиться успело не так много, я восстановила большинство связей. Но минус-подсадку оказалось невозможно стереть, поэтому я просто ее заблокировала. И не дай-то боже она хоть когда-нибудь окажется разблокирована — это чревато мгновенным самоубийством. Так что лучше всего для этой девушки возвратиться назад на свою Суть — там возможность случайного снятия блока почти равна нулю. Я все сделаю — сотру воспоминания об Авиллоне, пережгу способности мотальца, вложу легенду, чтобы оправдать ее долгое отсутствие… с легендой уж ты помоги мне, Элендис. Чему в твоем мире поверят?

— Она деньги сняла со своего счета, огромную сумму, — начинаю соображать я. — Могло быть, что она разболтала об этом вкладе где-нибудь на танцах — она всегда была большим треплом. И вот ее похитили какие-то малознакомые ребятки и держали до тех пор, пока она не сказала им номер счета. Опять же похудела она за последнее время — родители поверят…

— А отец ее не начнет с полицией искать этих ребяток? — хмыкает Нодди.

— Пусть ищет. Это уж моя забота, — Тали снова склоняется над телом Маэстины, глаза ее стекленеют.

— Но почему?! — восклицаю я в отчаянии, обводя взглядом Ударду, Шэлен, Нодди… — Откуда у дочери Ковенски не только способности к разрыву ткани мироздания, но и такая сильная пассивная эмпатия? В этом в высшей степени приличном семействе?!

— Она ведь дочь и твоей матери, — отвечает Нодди со вздохом. — Думаю, твой отец знал, кого выбирал. А кроме того, она же следующая после тебя, и кто знает, какой от тебя остался отпечаток…

…Так и не пришедшую в сознание Маэстину передали Стражам. Когда я вернулась в парк, на расспросы Иммы пришлось ответить, что Маэстина в конце концов так и не преодолела страха и предпочла добровольно сдаться.

Как все-таки хорошо, что Имма — из причастных Земле, а не Огню и не Жизни! Иначе она сразу же почуяла бы фальшь в моих словах…

О, Авиллон, город мой!..

«Авиллон» — в переводе с Языка Закона это и значит просто «город». Но мы, идущие по путям Законов Истока и Цели, зовем его — Город, который для всех.

Сколько дорог сливаются в тебе — не считала я. И, как символ открытости твоей, опоясывает тебя не стена крепостная, но дорога-река, в темно-синей глади которой, как в воде, отражается идущий и едущий… Даже тени твои в Зодиакальных Сутях — Дверис и одиннадцать иных городов — носят такой же пояс из дороги.

Нет стены — но ворота есть. Причудливые арки, среди которых и двух похожих не отыщете, вбирают в себя дороги на границе Города. И на каждой из них одна и та же надпись:

СТУПИВШИЙ СЮДА — СВОБОДНЫМ СТАЛ

Свободным от рабства, давления, предвзятости, раздражения, мелочной злобы… Как вытирают ноги, входя в дом друзей, так оставляют грязь и накипь Тени за чертой Города, где давно нет иной госпожи, кроме Радости.

Я каждый раз целую землю под арками, вступая в Город, — вот только через арки вступаю в него редко-редко, куда чаще — через разрыв мироздания…

Дверис, где родилась я, — лишь бледная твоя копия, но и он теперь кажется мне прекраснее, ибо красота твоя отражается в нем, как в зеркале — жаль только, что зеркало это мутно и отражение неотчетливо.

Как солнечные лучи — широкие улицы Города, и дома на них — белые и золотистые, в темной оправе зелени. А в узеньких улочках, где трава пробивается сквозь булыжную мостовую, где тополя превращают лето в зиму, а липы ловят солнце в медовые ладони цветов — там дома из темно-серого и зеленого камня. Всему свое место — и свету, и покою.

Но если ты не был в Городе полгода, то, вернувшись, застанешь все это совсем иным, хотя и узнаваемым — Город изменчив, но сам ведет тебя, не позволяя заблудиться, и ты удивляешься и радуешься этим переменам.

Как открыт всем ветрам стоящий на вершине горы, так доступен Город любому новому знанию — оттого и меняется с легкостью узора в калейдоскопе, но лишь внешне, по существу оставаясь все тем же уже много веков. Однако тот, кто ведом Тенью, обычно замечает лишь плоть, а не сущность — и потому от века не нужны Городу ни стены, ни стража. Одержимый Тенью и так бессилен в его пределах — знание скользит мимо него, и будь он хоть совсем недавно здесь, вернется уже в новый, совершенно незнакомый Авиллон.