Наталия Мазова - Исповедь Зеленого Пламени

О люди, не дай вам Господь никогда

Разбитую лютню увидеть свою

И имя, пропавшее вдруг без следа

С расколотым миром в неравном бою!

— слова, пронзительные, как плач лопнувшей струны, мчатся столь стремительно, что я совершенно не успеваю их запомнить. Лишь последний куплет занозой застревает в сознании:

И меч мой взлетает… Ах да: «Не убий!»

Нет, кончено все! Свет небес, помоги!

На страшном суде, где архангел трубит,

Любовь, говорят, покрывает грехи,

Любовь, говорят, покрывает грехи…

И снова отчаяние неведомо куда несущейся мелодии — и вдруг словно остановка на полном бегу, плавный, печальный перебор, и на фоне его Лота отрешенно выговаривает финальные слова:

— Лезвие меча скользит по камням, и скрежет царапает кристальную твердыню безмолвия, застывшего не одну сотню лет назад. Неужели, неужели я не успела?!.

Воцаряется благоговейная тишина. Но я не позволяю ей продлиться слишком долго:

— Это твоя вещь, Лоти?

Она кивает.

— Знаешь ли ты, что сейчас я услышала то, что можно поставить почти вровень со Словами Луга? Не всякому Мастеру Ордена Дано так проецировать эмоции, как это делаешь ты — и без всякого обучения!

— Я всегда знала, что Лоти — лучшая и сильнейшая из нас, — откликается Сульвас. — Она и без короны была нашей любимицей.

— Я давно пытаюсь что-то делать, — Лоти смотрит на меня. — Но мне не у кого учиться, и я не знаю, хорошо я это делаю или плохо. А как вы появились, стала мечтать — вот бы у Лугхада поучиться… Потому и на лестницу к вам бегала все время, но подойти боялась. Кстати, ты сказала — Мастера Ордена… это кто такие?

Я гляжу на щель между портьерами — она едва видна, на улице уже почти стемнело, — и понимаю, что сегодня я дома не ночую. Ничего, Он будет слишком поглощен своими глюками, чтобы чересчур беспокоиться обо мне, а я — сейчас я в первую очередь член Ордена, и во вторую, и в третью, и лишь в десятую — все остальное. И никогда в жизни не прощу себе, если вот прямо сейчас не загружу Лоти по программе-максимум! Такие самородки и в Городе-для-Всех на улице не валяются, а уж здесь, в Кармэле…

Нам постелили в комнате Лоти, на большой кровати, где можно было улечься вдвоем — но мы в эту ночь так и не легли. Лоти прихватила с собой гитару Сульвас, горя желанием показать мне все, что у нее есть, и… слава богам, что акустика в этом доме, как в хорошей студии звукозаписи! А что касается меня, я уже давно привыкла спать не по ночам, а с рассвета до полудня — живя с Ним, привыкнешь и не к такому.

Откуда, откуда это — в ней, здесь? «Откройте лаву скорей ценою смерти моей — вы сами себя уничтожите в ней! Да, Свет идет, Свет грядет, я — лишь судьбы поворот, и станет тайное явным в означенный год…» Или дар Серидов, который так боялся потерять ее отец, и заключается в этом? Если не врут легенды и рукопись Пола Открывателя, Аньес вроде тоже умела петь, но Слов, кажется, не складывала…

Когда за окнами проступает первая синева, я все-таки собираюсь домой. Лоти, естественно, сопровождает меня. По версии для слуг и остальных Последних — ради охраны, но я-то вижу, как горят от нетерпения ее глаза — еще немного, и она познакомится с самим загадочным Безумцем! На всякий случай предупреждаю ее о том, что мое истинное достоинство в Ордене при Нем упоминать никак не полагается — не время еще…

На улице зябко, плащ и покрывало плохо спасают от утренней свежести. По дороге наш разговор и не думает прекращаться, так что долгий путь до «замка ужаса» пролетает незамеченным. Лишь когда в створе переулка вырастают знакомые развалины, я понимаю, что все, пришли…

И тут Лоти вцепляется мне в плащ и выдыхает потрясенно:

— Ой… Ты только глянь…

Над городом встает ярко-розовый рассвет, зажегший пожар в тех окнах, где еще уцелело пыльное стекло. Этот же пожар полыхает и в большом квадратном проломе на башенке, хотя никакого стекла там давно нет… Там есть Лугхад, небрежно сидящий на подоконнике (третий этаж!) — одна нога согнута в колене, другая свисает вниз, упираясь в какую-то выбоину в камне. Его романтически растрепанные волосы — ну конечно, опять забыл причесаться! — костром полыхают в золотисто-розовом свете утра. На коленях Его гитара, и Он отрешенно перебирает ее струны, устремив взор даже не вдаль, а вовне. Застывшее прекрасное лицо без малейшего следа мысли или чувства, глаза, словно затянутые хрусталем, — что видит Он сейчас, недоступное простым смертным?..

Причина хрустального взора стоит тут же, на подоконнике, еще полная на четверть.

— Десять лет расстрела через повешение, — непроизвольно вырывается у меня. — Без права переписывания!

— За что ты его так? Он же безумно прекрасен…

— Именно что безумно, трать-тарарать! — я оглядываюсь в поисках подходящего обломка кирпича. — Печальный демон, блинн, дух изгнанья! Только звезды на бледном челе не хватает, да еще гальки, пересыпаемой из одной обожженной ладони в другую! Ты думаешь, это он меня всю ночь ждет?

— А разве не так?

— Все может быть, но скорее всего просто пребывает в трансе. Честное слово, иногда мне так хочется повесить этого романтического героя на ближайшем суку, чтоб душу не травил!

— Кажется, понимаю, — тихо произносит Лоти. — Рядом с ним невозможно находиться слишком долго — это как боль…

Я уже прицелилась в бутыль «Катшаангри» и отвожу руку для броска…

— Хэй!.. Менестрель!

В тени у стены дома стоит Китт, дочка матушки Маллен и сестра Ярта, и смотрит снизу вверх на этого нечеловечески прекрасного изверга. На ней лилово-розовое платье с золотым шитьем, явно с чужого плеча — ноги путаются в подоле, корсаж болтается на еще неразвитой груди. Явно наследство от какой-нибудь кабацкой шлюхи… Под глазами разводы от краски, размазанной с белесых ресниц, а в бесцветно-белые волосы воткнута ветка цикория, судя по всему, недавно сорванная близ уличной канавы.

Ума не приложу, кто может польститься на это существо четырнадцати лет, тощее, бледное, как всходы подвальных грибов, и с характером помоечного котенка. А ведь на то, что она получает за ночь, фактически кормится семья из трех человек. Братец-то ее чаще попадается, чем действительно приносит домой что-то существенное. Эх, поучила бы я его технологии этого дела, не будь он таким поросенком и не таскай последнее у таких же, как сам!

— Менестрель! — Китт снова выкрикивает непривычное слово и, по-моему, получает огромное удовольствие от того, что знает его и может произнести.

Хрустальное выражение на лице Лугхада разбивает бледная тень улыбки:

— Ты меня зовешь, маленькая принцесса?

Нацеленный на окно кирпич выпадает из моей руки.

— Тебя… Сыграй мне что-нибудь! Только понятное, а не как вы с Лигнор по ночам, про какую-то магию — «растопи мой лед» , и еще эти, как их… хлопья пены сна, вот!