Евгений Немец - Корень мандрагоры

— Я подумаю об этом, — пообещал я, понимая, что решение этого вопроса скорее всего будет зависеть не от меня. Потому что сам я к подобному развитию отношений был готов полностью.

Но, как оказалось позже, для того чтобы Белка осталась в поле материной досягаемости, наша свадьба и не требовалась. Очень скоро они сблизились настолько, что могли часами трещать по телефону, а иногда Белка и вовсе навещала мать по собственному почину. Наверное, недостаток внимания родителей в детстве и его полное отсутствие в юности давали о себе знать, и сейчас пугливое подсознание Белки стремилось наверстать упущенное.

— Твоя мама — она хорошая, — как-то сказала мне Белка. — Мне с ней так спокойно, будто она мне тоже мать…

— Рад это слышать, сестренка. Ничего, что мы с тобой спим? Это же инцест.

— Ничего, братик-мой-Гвоздик, главное, чтобы мама не возражала.

— Спросить у нее?

— Вот же умник!

— Если честно, я уже спросил.

— И что, разрешила?

— Само собой. Она современная женщина.

— Врешь, конечно?

— Ну и что?

— Твоя мама — она хорошая. И так замечательно рассказывает!

— Скажу ей, чтобы она тебя удочерила.

— Ладно.

Так и вышло, что нить, которой я хотел связать себя с Белкой, стальным тросом связала Белку с мамой, минуя меня. Я был только за. Мне казалось, что это сблизит всех нас. Но я ошибался.

Белка боялась оставаться одна. Ей было куда комфортнее в окружении девчонок, с которыми она могла поссориться в любую минуту, чем в тишине пустой комнаты. Если меня вызывали на выходные работать, Белка живо организовывала массовое культурное мероприятие со своими сокурсницами или ехала навестить мою мать. А могла и просто целый день шататься по магазинам в поисках какой-нибудь ультрамодной юбочки или блузки, а то и гулять по городу, восхищая прохожих своей гривой и сумасшедшинкой в салатовых глазах. Но случалось и так, что она просыпалась, укутанная пледом меланхолии, и оставалась дома, даже если я уходил на весь день. Я целовал ее в щеку, выходил в коридор и меня догоняли ее «Ты надолго?» и легкий запах фиалок.

Поначалу я пытался пробиться сквозь эти завесы дурного настроения, старался быть чутким и заботливым, но это ни на йоту не приближало меня к причинам Белкиной грусти. Даже меня она не пускала в свой потайной чуланчик. Если я пытался об этом поговорить, диалог сводился к повторению заученного назубок материала:

— Почему ты должен работать по выходным?

— Работа такая, Бельчонок. Что тут поделаешь? Кто меня возьмет на нормальную работу, с неоконченным высшим?

— Ты же можешь вообще не работать. У меня есть деньги, нам хватит!

— Мы об этом уже говорили не раз. Мне надо идти. Увидимся вечером.

Я бы и в самом деле мог уйти с работы и жить с Белкой на ее деньги, никаких предрассудков по этому поводу у меня не было. Просто я не хотел себя расслаблять. К сладкой беззаботной жизни привыкаешь быстро, и если она вдруг заканчивается, непросто вернуть себе самодисциплину и вспомнить, что в этой жизни ты зависишь только от себя. К тому же моя специальность требовала постоянного приращения опыта, потому что технологии развиваются быстро, и, если за ними не следить, легко потерять квалификацию. Я уходил на работу, вечером возвращался, Белка делала шаг мне навстречу, прижималась всем телом, и я чувствовал, что размолвка сходит на нет. На следующее утро она просыпалась в хорошем настроении, смеялась, чудила, за окном блестело зимнее солнце, мы выбирались бродить по улицам, укутанным хрустящим снегом, или ехали на электричке за город шататься по узким тропинкам, вьющимся среди сугробов и старых сосен, фотографировали друг друга, смеялись, по обыкновению рассказывали друг другу всякую ерунду, чтобы вернуться под вечер уставшими, раскрасневшимися, голодными и счастливыми, ворваться в первое попавшееся кафе, наброситься на ужасный, но горячий кофе и позавчерашние сэндвичи и быть от этого еще радостнее и счастливее… После такого дня я выкидывал из головы Белкину меланхолию. Все равно я не мог ее постигнуть.

Закончился лютый февраль, грузной поступью прошлепал рыхлый март. Апрель дал знать о себе звонкой капелью, лужами талого снега и слепящим солнцем. Учеба требовала к себе все больше внимания, так что и я и Белка были по уши в делах и заботах. Белка все чаще оставалась в своем общежитии, случалось, что мы не виделись несколько дней — только созванивались. Одна из моих контор приказала долго жить, да и вторая дышала на ладан. По окончании сессии надо было решать проблему трудоустройства. Короче, дорогу моей жизни заваливало камнями, и я едва успевал их разгребать. А в короткие затишья я с обреченностью понимал, что Белка отдаляется от меня, и не имел ни малейшего понятия, почему это происходит и как этому помешать.

По окончании сессии ко мне подошел сокурсник и предложил скататься с ним на месяц в один городок, затерянный в тайге где-то за Северным Уралом. У товарища там жили родственники, они обещали устроить его на работу. Речь шла о временном трудоустройстве, что-то вроде шабашки. Что конкретно надо было делать, оставалось неясным («На месте разберемся», — пояснил приятель), но перспектива заработать быстро и довольно много (примерно в два раза больше, чем я получал в обеих конторах) мне нравилась. К тому же я думал, что разлука в четыре недели даст нам с Белкой возможность объективно оценить наши отношения и решить, в какую сторону двигаться дальше. Вернее, я надеялся, что мой отъезд ее напугает, — в смысле, со мной было хорошо, а без меня стало плохо, ну или что-то в этом роде. Это были не самые умные размышления, но к тому времени я устал от попыток постигнуть причины Белкиного отчуждения, а потому был готов на любой шаг, который мог хоть немного сдвинуть наши отношения с мертвой точки. Я согласился ехать в тайгу.

Белка сидела на моей кровати, сжавшись в комок, и не мигая смотрела мне в лицо. Ее глаза были огромны и мокры, но сейчас их покрывал не сладкий сок — жидкая соль. Она пахла фиалками. Запах был сильный.

— Гвоздик, — тихо произнесла она дрожащим голосом. — Почему ты уезжаешь?

— Ну чего ты, Бельчонок. Это всего на месяц. Мы с тобой, бывает, днями не видимся.

— Это другое. Я же знаю, что ты рядом.

— Зато я иногда чувствую, что тебя нет.

— Почему ты так говоришь?

— Потому что это правда. Меня не будет четыре недели. Я приеду, и все у нас будет как прежде… Я надеюсь.

— Я… я не знаю… Ты не должен уезжать!..

— Как ты не понимаешь? Я уезжаю, чтобы хоть немного разобраться. Я даже не знаю, будешь ли ты меня ждать. Я устал от неопределенности. Я зову тебя замуж, ты молчишь. Я спрашиваю, в чем дело, ты молчишь. Я хочу знать, что я для тебя значу, ты молчишь!