Евгений Немец - Корень мандрагоры

— Я люблю тебя…

— Вот-вот. Белка, в тебе столько энергии — хватит на небольшую электростанцию. А вот когда ты мне говоришь это «люблю», меня тоска пробирает. Потому что это мертвые слова, в них нет силы, энергии и желания быть со мной до конца жизни. Я не верю этим словам! А верить очень-очень хочу. Да и говорила ты мне это раза три за весь год — не больно-то и много, если разобраться.

— Гвоздик…

— Мне пора.

Закрывая за собой дверь, я слышал ее всхлипы. По кому или чему она горевала? По тому, что за год наших отношений так и не смогла меня полюбить? Или по тому, что при всей своей кипучей натуре так и не нашла в себе силы открыться мне полностью и, стало быть, прогнать одиночество? А может, все из-за страха? Что двигало ею, если не любовь? Надежность и защищенность, которые она во мне видела? Кем я был для нее? Бронежилетом? Персональным телохранителем? Сердцем урагана, потому что в его центре спокойнее всего?.. Весь месяц, пока мы с товарищем разгружали контейнеры с алкоголем и развозили его по магазинам и складам (такая у нас оказалась работа), а потом, уставшие, валились с ног, я пытался найти ответы на эти вопросы, но так ни до чего и не додумался. Несколько раз я пытался позвонить Белке, но на том конце провода меня неизменно ждали короткие гудки. От нее же не было ни звонков, ни эсэмэсок. Я думал, что возможно, с ее стороны это такой акт мести… А потом четыре недели закончились, и скорый поезд вез меня домой, и я понятия не имел, что меня там ожидает.

Белки в общаге не было, но заботливые подруги, пряча ехидные улыбки, тут же подсказали, где ее можно найти. Поиски не заняли много времени — Белкина грива, ловя лучи заходящего июльского солнца, горела факелом среди зелени парка. Она была не одна. Я неторопливо приблизился и остановился метрах в пяти от лавочки, на которой пара расположилась.

Белка сидела на коленях у парня, ко мне спиной и немного боком. Я не разглядел лицо парня, да и не стремился, я смотрел на Белкин палец — он рисовал на лбу молодого человека магический знак подчинения. На губах Белки блуждала задумчивая улыбка. Я почувствовал холод и сырость серо-зеленых волн. Маленькая красивая яхта с белым парусом исчезла, словно и не было ее никогда — вокруг бушевал, нет — бесновался шторм. И больше ничего.

Наверное, Белка почувствовала мое присутствие — она резко оглянулась и окаменела. На меня смотрели два озера салатового изумления и страха. Я развернулся и молча пошел назад. Мгновение спустя она догнала меня, схватила за руку. Ее маленькая ладонь была прохладной и… в ней не было больше электричества. Наверное, у меня появился иммунитет на магию.

— Гвоздь! — Она заглянула мне в глаза, я не понимал, что она хочет там увидеть.

— Меня нет, — ответил я, аккуратно высвободил руку и побрел дальше.

Домой я вернулся к вечеру. Белка сидела на полу под моей дверью. Она слышала мои шаги, но не подняла глаза.

— Зачем ты пришла? — спросил я.

— Как ты? — тихо спросила она.

— Как балбес, которого выкинули на помойку. Нормально то есть.

Она поднялась с пола, заглянула мне в глаза, отрицательно покачала головой, сказала:

— Ты никогда не был балбесом. Просто… это все я… Сама толком не знаю, чего мне надо… Мне было так одиноко, я ходила из угла в угол и твердила себе: «Он меня бросил, бросил… бросил…»

— Ты хочешь что-то сказать?

— Не знаю… Как съездил?

— Нормально.

— Заработал денег?

— Да.

— Кому они нужны, твои деньги…

— Кому-нибудь пригодятся. К чему этот разговор?

— У нас с ним ничего не было! Мы просто погуляли по парку пару раз…

— Ты нарисовала ему на лбу магический знак подчинения. А стало быть, это больше не мой знак — на меня он теперь не действует.

— Я… — Белка запнулась, я продолжил за нее:

— …думала, что это просто забавная игра. В это было весело играть, все эти маленькие безобидные ворожения, милая беспечная ерунда, которая на самом деле ничего не стоит, и, стало быть, ее можно раздавать всем подряд, да? Так вот, для меня этот твой магический знак, который год назад ты нарисовала мне на лбу, значил куда больше, чем то, что на следующий день мы с тобой трахнулись. Этот знак принадлежал мне, а ты отдала его другому. Отдала с улыбкой, а потому цена этому знаку — ржавая копейка. Всей твоей ворожбе цена — ломаный грош. Ты предала меня. Ты выбросила меня на помойку.

— Ты, наверное, меня ненавидишь…

— Нет. Просто тебя больше не существует.

— Ты злишься?

— Так вот зачем ты пришла. Успокойся, я никого не собираюсь бить.

— Я… Я пойду.

Она отвернулась, потом вдруг оглянулась, сказала:

— Я дура. Я отдалилась от сердца урагана, и меня тут же смыло штормом. Даже не знаю, что заставляет меня делать то, что мне сто лет не нужно. Прости.

Я промолчал. Открыл дверь, вошел, заперся на ключ, добрел до кровати и повалился на нее. Но даже сквозь запертую дверь я еще долго ощущал запах фиалок, который просачивался из коридора.

На этом все и закончилось. И не потому, что я не способен прощать, просто древняя сила притяжения к женщине, которая так отчаянно толкала меня к Белке, вдруг испарилась, исчезла бесследно. У меня было чувство, будто я, сгораемый от возбуждения, сжал в объятиях женщину, мгновение назад мне улыбавшуюся, впился ей в губы и вдруг понял, что под моими пальцами холодный мрамор, в грудной клетке не бьется сердце и каменные губы, конечно, не ответят взаимностью. Возбуждение перетекло в усталость, желание обладать — в безразличие. Я остыл до температуры океана, меня окружавшего. А маленькая красивая яхта с белоснежным парусом оказалась миражом — год назад она мне просто приснилась.

Но вот отношения Белки с моей мамой на этом вовсе не прекратились. Они по-прежнему созванивались, и Белка продолжала маму навещать.

— Сынок, может, все наладится? Может, ты ее простишь? — как-то осторожно спросила мама, и я понял, что она в курсе наших отношений, вернее, их отсутствия. — В наше время так трудно найти хорошего человека…

— Я на нее не злюсь. Прощать нечего и некого. К сожалению…

Мама больше не приставала ко мне с подобными вопросами. В конце концов это же я потерял Белку — не она. Я был вовсе не против того, чтобы они продолжали общаться, я понимал, что Белка давала матери то, чего я дать не мог. Маме нужна была именно такая дочь, а Белке нужна была как раз такая мать. В этой простой связи я был лишним, и я был благодарен Белке за это — фактически она освободила меня от сыновних обязанностей.

Позже я часто вспоминал Белку и по прошествии времени пытался понять, почему развязался узел, когда-то связывавший наши судьбы. Может быть, она меня никогда не любила, а то, что заставляло ее быть со мной, не что иное, как страх? Может, мне только казалось, что тем июльским вечером мы владели одним на двоих взглядом, что мы загнали его в ловушку вечного отражения, что колебательные контуры наших сердец настроились на резонанс, который с каждым мгновением рос в частоте и амплитуде и готов был разорвать нас на молекулы?.. Может, мне просто приснилось, что мы прожили за одну ночь целую жизнь, — тогда я был в этом уверен, но не принимал ли я желаемое за действительное? А может быть, никакого предательства не было, но была жертва? Может быть, Белка чувствовала, что мне уготовано гораздо больше, чем жизнь и семейное счастье обычного человека, как когда-то почувствовала, что я — сердце урагана, и не посмела помешать этому предназначению сбыться? Женщины ведь всегда чувствуют больше, чем способны осознать, это ими и двигает… Или это чувствовал я, а потому сам неосознанно отдалял Белку от себя или создавал условия, заставлявшие ее отдаляться. Чего я на самом деле хотел? Наверное, все-таки не семейного благополучия и Белкиной любви. Потому что в конечном счете все желания исполняются, просто мы далеко не всегда знаем, в чем суть этих наших желаний…