Евгений Немец - Корень мандрагоры

В кипящие макароны я высыпал банку ставриды в масле и два нарезанных помидора, посолил. К этому времени Мара закончил колдовать с корнем и присоединился к нам. Уже сидя с миской, полной этого импровизированного супа, я вспомнил о лепешке, поставил миску на землю и направился к валунам. Обойдя палатку, я заметил, что камень, на котором сушился нарезанный корень, опоясан светло-коричневым узорчатым канатом, поблескивающим на солнце. Я сделал еще два шага, прежде чем до меня дошло, что это такое. Я остановился метрах в четырех от валунов и молча наблюдал, как сходящий на нет канат утекает за камень, а с другой стороны появляется сердцевидная светло-коричневая голова с темно-серой каемкой над глазами. Гюрза — я видел этих змей на фотографиях.

Змея подняла голову сантиметров на тридцать над землей и замерла, уставившись на меня. Она не шипела, только ее черный рассеченный язык-иголка, то выскакивая, то исчезая, пробовал воздух на вкус.

— Мара, — позвал я, не оборачиваясь. — Кажется, у твоего корня появился сторож.

— Что?

— Иди сюда. Только не торопись.

Черные немигающие глаза-щелочки по-прежнему следили за мной. Мне показалось, что в этом взгляде присутствует что-то оценивающее. Впрочем, у меня всегда было богатое воображение.

— Вот черт! — вполголоса выругался Мара за моей спиной. Гвоздь, только не дергайся!

— Расслабься, парень, я в порядке. Да и не выглядит она раздраженной. Просто пришла познакомиться, наверное.

Я медленно сделал шаг в сторону и скосил на Мару глаза, так, чтобы гюрза оставалась в поле зрения. Змея чуть заметно повела головой, отслеживая мое движение. За плечом Мары показалась физиономия Кислого. Пару секунд суть ситуации просачивалась Кислому в сознание, потом его лицо посерело, и он шарахнулся назад.

— Надо что-то делать, — тихо сказал Мара. — Я схожу за палкой. Ее надо прогнать.

— Нет, — сказал я с непонятно откуда взявшейся уверенностью. — Она сейчас уйдет сама.

Не знаю, почему я так решил. Змея не вызывала у меня чувства опасности, напротив, мне казалось, что ей просто любопытно. Я сказал ей:

— Ты пугаешь моих друзей. Мне тоже было приятно с тобой встретиться. А теперь, может быть, ты нас оставишь?

Змея качнула головой, опустилась на землю и улизнула за камень. Через секунду мы увидели, как она пересекла глиняный шельф и скрылась в траве.

— Гвоздь… — тихо выдохнул Мара, его лоб покрывали крупные капли пота. — Ты сошел с ума…

— Чего же это?

— Ты разговаривал с азиатской гадюкой, укус которой почти всегда смертелен. В нашем случае — это стопроцентная смерть, потому что противоядия у нас нет.

— Не верю своим ушам! Ты не взял противоядие?! А я собирался ее погладить…

— Гвоздь, прекрати!

— Расслабься, Мара. Змеи в агрессии шипят и дергаются. Эта не проявляла признаков волнения.

— Откуда ты знаешь?! Ты что, герпетолог?! — Мара повысил голос, что само по себе было почти так же неожиданно, как появление змеи.

— Да успокойся ты! Ничего же страшного не случилось.

— Ты сошел с ума… — гораздо тише повторил Мара. — Ты знаешь, что змеи глухие? А ты ей: мы с тобой одной крови…

— Вот кто у нас чертов герпетолог. Если ты знаешь про змеиный слух, то мог бы и смекнуть, что нападать она не собирается. — Я поднял с камня лепешку, корка которой успела подсохнуть, подошел к Маре, положил руку ему на плечо, широко улыбнулся, добавил: — К тому же она ведь услышала, да?

— Это меня и пугает…

Мы нашли Кислого возле костра с палкой в руках. Он все еще был бледен и дрожал. Я подумал, что если бы у Кислого был хвост, он бы его непременно поджал.

Впереди меня землю прочертила крылатая тень. Я поднял голову и увидел беркута, он был совсем низко, метрах в семи. В его раскинутых коричневых крыльях я отчетливо различил росчерки белых перьев и двухцветный клюв — желто-белый у головы, черным крюком загибающийся книзу. Коричневые глаза с черными зрачками смотрели из-под нависших бровей внимательно и сурово. Хищник был воплощением силы, грации и величия. Беркут плавно описывал вокруг меня дугу. Я помахал ему, как при первой нашей встрече, и он точно так же взмахнул крыльями, набрал высоту и взял курс на Казыгурт.

Мара смотрел на меня очень внимательно, и на дне его голубых глаз я видел тревогу. Я вдруг понял, что Мару испугала вовсе не змея, явившаяся посмотреть, кто отважился выдернуть корень, и не беркут, патрулирующий небо над нашим лагерем, но сам факт их появления. Мара, привыкший во всем искать смысл и отслеживать связи, уже сделал какие-то неутешительные для него выводы. Секунду спустя он подтвердил это.

— Знаешь, Гвоздь, — ровно произнес Мара, — некоторые легенды гласят, что такие растения, как мандрагора, имеют духов, которые ее защищают. Эти духи, как правило, опасные твари.

Вот чего опасался наш философ. Духов растения, материализовавшихся в животных. Но змея и птица — я не ощущал агрессии с их стороны. Напротив, я чувствовал какое-то расположение, словно мы были заодно, будто мы делали одно общее дело. Я подумал, что, может быть, они мои… союзники?

— Мы с тобой тоже опасные твари, — возразил я. — Но это не значит, что мы убиваем всех подряд.

Мое замечание Мара проигнорировал, он гнул свое:

— Я думаю, что мандрагора настроена к тебе благосклонно.

— Почему же ко мне? Ты же ее выкопал.

— Но именно ты с нею сольешься. Наверное, именно поэтому духи мандрагоры явились на тебя посмотреть. Им нужно было решить, достоин ли ты их выбора.

— А кто-то меня еще называл сумасшедшим, — ответил я с улыбкой и заглянул Маре в глаза.

Но в его глазах я по-прежнему не находил ни иронии, ни юмора — Мара был серьезен и даже озадачен. Я подумал, что он все-таки многого мне не рассказал. Например, о своем отношении к мифам о мандрагоре. И еще я подумал, что, может быть, Мара так взволнован, потому что змея и птица — это знаки, указывающие, что мы на верном пути?

Вечером случился кровавый закат. Солнце, заходя, не тускнело, наоборот — становилось все ярче, горизонт над холмами плавился и растекался кипящей медью. По верхушкам холмов, как по морским волнам, в мою сторону шла солнечная дорожка сияющей бронзы — долина не впитывала скользящие лучи, отторгала их. Полоса неба над горизонтом налилась малиновым, потом алым, но чуть выше небо оставалось бирюзово-синим, как купола мечетей Шым-кента. Над моей головой медленно и угрюмо, словно жертвенные коровы, тянулись к западу облака. Со стороны солнца они сияли белизной, но затененные бока были почти черны. Я подумал, что, стоит им добраться до места казни, и звезда поглотит их, как Хронос своих детей… Солнце коснулось лавы горизонта, слилось с ней, утонуло. Небо было уже не красным — бордовым. От солнечной дорожки остались едва различимые блики, облака почернели полностью… Мне пришла в голову мысль, что вряд ли Природа станет провожать обычный день столь величественным и масштабным зрелищем. Может быть, это… закат эпохи?