Вера Школьникова - Стрела на излете

Женщина перелила воду в котелок и поставила греться, села перебирать крупу. Вот и брат ее с семьей так - был сам себе хозяин, а теперь батрак королевский. Муж свояку деньгами помог, вроде бы хватало на выплату, а за два дня до сбора еще одну пошлину добавили, так он земли и лишился. Она в том месяце сына младшего с посылкой отправляла, навестить дядю, так брат чернее черного ходит, говорит, лучше б я в разбойники на тракт подался, чем на короля пахать.

Она всыпала крупу в закипевшую воду и размешала, добавила маленькую щепотку соли: после того, как налог подняли, соль стала роскошью. Закончится старый запас, придется пряными травами обходиться. В разбойники! Много таких умных - сперва вдоль тракта грабят, потом вдоль того же тракта на деревьях висят. Но отчаянных голов не убывает, всех не перевешаешь. Купцы теперь сушей стараются не ходить, только по морю, на зиму торговля замирает, не то, что в старые времена.

Куда ни глянь - всем плохо, что крестьянам, что дворянам. В Суэрсене ведь все благородные - Аэллины, не по отцу, так по матери, все между собой в родстве. Король как весь род вне закона объявил, так у всех дворян местных владения отнял, у кого замки были - с землей сровнял, да еще и виру наложил, за оскорбление своего королевского величества. Мужчины по соседним провинциям разошлись, в дружины, а женщины с детьми остались, голодают, последнее проживают.

Времена - хуже не придумаешь, а деваться некуда. Сперва герцогиня-покойница бунтовать не велела, а потом уже поздно было - король первым делом старые вольности отменил, запретил простому люду владеть оружием. Солдаты по домам ходили, отбирали. Кто сообразил вовремя, тот, конечно, лук и стрелы припрятал, а вот клинков почти и не осталось, разве что зарыть кто успел. Леснику-то оружие оставили, но что с того толку? Не будет же он в одиночку против всей империи воевать.

Рассвело, по горнице поплыл сладкий запах молочной каши, на кровати заворочался муж, кто-то из мальчишек стянул с сестренки одеяло, девочка заплакала спросонок. Лесничиха вытащила котелок на стол и поспешила к детям - раздавать завтрак, подзатыльники и работу на день.

У Торна Геслера, королевского наместника в Суэрсене, с утра болела голова. Впрочем, состояние это было ему не в диковинку, господин наместник скорее бы удивился, проснись он хоть раз без головной боли. Каждое утро эта боль принимала новые формы - возмущение на рудниках, жалобы ограбленных купцов, сбор дорожной пошлины, повышение налогов, поиск управляющих для новых королевских поместий, казнь очередных бунтовщиков, жаловаться на однообразие не приходилось.

Сегодняшняя боль приняла облик королевского представителя из Сурема и со всеми удобствами расселась в его собственном кабинете. Одной рукой она пролистывала последние отчеты, подготовленные, но еще не отправленные, а второй подносила к губам, обрамленными изящными усиками и бородкой, чашечку с карнэ.

В письменном виде дела в провинции смотрелись просто великолепно - буковка к буковке, шелковая бумага, самые дорогие чернила. К сожалению, король отказывался довольствоваться бумагой, даже шелковой, и требовал золота. Представитель в очередной раз довел это требование до сведенья господина Геслера, и головная боль сразу же переросла в мигрень. Кроме золота, его величество желал, чтобы в Суэрсене было окончательно искоренено пагубное влияние рода Аэллин, а жители провинции зарабатывали свой хлеб честным крестьянским трудом, а не охотой и прочими промыслами, исключающими оседлый образ жизни. Поскольку Суэрсен перешел в прямую собственность короля, он желал, чтобы его подданные служили примером для всего населения империи своим благочестием, высокой моральностью и трудолюбием.

На "высокой моральности" мигрень достигла своего пика, и дальше Геслер уже не слушал, только послушно кивал, изобразив на лице крайнюю почтительность. Наконец, вступление закончилось, и столичный чиновник перешел к делу. Согласно последнему указу, суэрсенские железные рудники переходили под управление военного ведомства, чем там будут заниматься, Геслер так толком и не понял, но ему следовало военного коменданта принять, и во всем содействовать. Содействовать предлагалось из местных средств, не забывая при этом вовремя отправлять налоги в столицу.

Управляющему захотелось прыгнуть с крепостной стены, но он жил в отобранной у кого-то из дворян усадьбе, вокруг дома стоял невысокий забор, а пруд в саду как замерз на зиму, так до сих пор еще не оттаял. Ах, посмотреть бы в глаза дорогому дядюшке, предложившему племяннику эту должность: "Если подойти к делу с умом, ты озолотишься! И обретешь благосклонность его величества, что еще важнее!"

Ума с трудом хватало, чтобы избежать позорной отставки и опалы, о благосклонности и золоте речи уже не шло. Нет бы Геслеру раньше задуматься, почему дядюшка не отдал лакомое местечко одному из своих сыновей, благо наплодил их министр финансов столько, что на все герцогства хватит и еще на графства останется, реши король извести лордов по всей империи.

Со всей доступной ему в данный момент вежливостью, Геслер заверил королевского представителя, что все будет исполнено в кратчайшие сроки - и рудники, и налоги, и урожай, а за высокой моралью и религиозностью он проследит лично. Представитель отправился осматривать ближайшее королевское поместье, а Геслер, пододвинув чернильницу, начал писать письмо министру Чангу.

Быть может, всесильный министр осмелится объяснить его эльфийскому величеству, что Суэрсен не сказочное золотое руно. Говорят, был у ландийской королевы в древности золоторунный баран, не шерсть, а чистое золото, пока сзади дострижешь, спереди уже заново обрастает. Все королевство с того барана кормилось, пока бедняга не околел от беспрерывной стрижки. По барану траур объявили, три года баранину по всему королевству в рот не брали, а пастуха зашили в лысую баранью шкуру, да утопили. Господин Геслер боялся повторить судьбу несчастного пастуха.

Чанг еще раз просмотрел послание из Суэрсена и бросил письмо в камин. Геслер взывал к разуму министра: умный юноша, понимает, что взывать к милосердию короля - бесполезно. Но помочь ему министр государственного спокойствия не мог, да и, честно признаться, пока что не хотел. Король, бесспорно, выкачивал из Суэрсена все соки и слишком спешил, но в некотором роде он всего лишь возмещал казне недополученные за сотни лет налоги, оседавшие в твердыне Аэллинов. Северные лорды слишком гордились своим особым положением, теперь за это расплачиваются их вассалы.

Жители Суэрсена должны в полной мере осознать, что времена Аэллинов прошли навсегда. Чем сильнее их сейчас прижмет король, тем проще будет потом вызвать всеобщее ликование, слегка ослабив поводья. Чанг вовсе не считал, что чаша терпения "гордого Севера" переполнена, всегда найдется место для еще пары капель. А даже если и взбунтуются - ничего страшного.