Вера Школьникова - Стрела на излете

Геслер еще молод и потому не понимает - народный бунт свиреп, беспощаден, но беспомощен. Он захлебывается в собственной крови. Без лорда, за которого можно умереть, суэрсенцы не опасны. Следовательно, король прав, эту безумную эльфийку и ее детей нужно найти как можно скорее, иначе через пятнадцать лет, а то и раньше, Север запылает. А до тех пор можно не беспокоиться, без Аэллинов Суэрсен все равно, что мертв.

С утра на море было спокойно, волны лениво набегали на берег и откатывались назад, на поверхности воды застыла мелкая седая рябь. Ближе к полудню небо окрасилось свинцом, сгустились тучи. К вечеру ожидалась буря, но пока что все застыло в глухом безветрии.

Утром Тэйрин собиралась вернуться во дворец, но промешкала со сборами и, глянув после обеда на небо, решила остаться на вилле - в грозу горные тропы слишком опасны. Девушка грустно улыбнулась своему отражению в серебряной вазе - два года назад на пути к Корвину ее не испугала бы никакая гроза. Два года назад она верила, что больше никогда не будет бояться. А потом появился Мэлин, и заново научил ее страху.

Порой юная герцогиня с удивлением вспоминала, что ей нет еще и восемнадцати - Тэйрин чувствовала себя глиняной вазой, разбитой и небрежно склеенной из осколков. О вазе давно забыли, задвинули на дальнюю полку, горловина затянута паутиной, выщербленные бока покрыты пылью. Вот так - не прозрачное стекло, не молочно-белый костяной фарфор, не матовое серебро и даже не покрытая благородной патиной бронза - шершавая, растрескавшаяся глина. Непонятно даже, зачем нужно было тратить на нее клей?

Стемнело, служанка принесла поднос с ужином, зажгла свечи и закрыла ставни - за окнами завывал ветер, ветки шиповника со скрежетом царапали стены. Губы служанки неслышно шевелились, и Тэйрин угадывала в их движениях знакомые слова - молитва богу Пространства, Навио, покровителю путешественников и моряков, за тех, кто не успел пристать к берегу. Начало мореходного сезона в этом году запоздало - весна выдалась холодная по всей империи, на севере снег лежал до мая, в Квэ-Эро вымерзли виноградники и фруктовые сады.

Корвин обещал ссудить крестьян деньгами и снизить подать, но если виноградники не оправятся от мороза, Квэ-Эро ждут тяжелые времена. Казна ведь не безразмерная, а имперские налоги никто не отменял. Но еще больше, чем неурожай, Тэйрин беспокоил последний королевский указ о роспуске цехов и гильдий. Корабелы только рассмеялись, когда им огласили королевскую волю - мол, распустить цех-то можно, пусть каждый, кто хочет, корабли строит, вот только где таких смелых найдешь, чтобы на этих лоханях в море вышли?

Заморозки случались и раньше, с этим можно справиться, а вот если король решит проверить, как правители провинций исполняют его распоряжения, беды не избежать. Корвин и без того на волоске висит, пока Чанг у власти. А проклятый министр и при короле неплохо устроился. Вот уж воистину, такой и в бурю выплывет, и в огне не сгорит! Больше, чем министра, Тэйрин ненавидела только Мэлина. Эти двое разрушили ее жизнь.

Сквозь шум ветра прорвалось лошадиное ржание, хлопнула дверь, внизу засуетились слуги. Вскоре девушка услышала знакомые шаги и съежилась в кресле, загородившись подносом. Корвин вошел в комнату, сбросил на руки лакею насквозь промокший плащ, раздраженным движением вырвал у служанки из рук полотенце, вытер слипшиеся сосульками волосы:

- Отвратная погода.

- Иди в спальню, переоденься, ты можешь простыть.

- Да, верно, прикажи, чтобы согрели вина, и пусть плеснут туда белого огня. Я сейчас вернусь, - Корвин вышел, Тэйрин отослала растерявшуюся (герцога сегодня не ждали) служанку на кухню и подошла к закрытым ставням. Ей самой есть расхотелось.

Зачем он приехал? Опять мучительно долгий вечер, заполненный ничего не значащими фразами, а потом - столь же мучительная ночь. Когда-то, целую вечность назад, она поклялась, что никогда не будет лгать Корвину, а он обещал любить ее, пока она честна. Ну что же, тогда не удивительно, что герцог разлюбил жену - с той проклятой ночи она все время лжет. Каждым словом, каждым жестом, да что там словом, даже ее молчание - ложь. Их словно опутала липкая паутина, вот только паука нет, они плетут ее сами, высасывая друг из друга соки.

Почему она молчит, почему он терпит? Надежда, слабая, жалкая, как ветхий гобелен, вытканный какой-нибудь пра-пра-прабабкой. Выкинуть стыдно, держать в парадных покоях позорно, и выцветшая тряпица доживает свой век где-нибудь в укромном уголке. Надежда, что они справятся, что все будет, как раньше. Без этой надежды незачем жить.

Вечер тянулся бесконечно долго, Корвин пил кубок за кубком и каждый раз подливал в вино все больше белого огня. Тэйрин все глубже вжималась в кресло, мечтая слиться с обивкой, стать незаметной, чтобы он забыл про нее. Последнее время герцог много пил, по утрам вокруг его глаз набрякали землистые мешки, и Тэйрин с ужасом вспоминала Ванра Пасуаша.

Она боялась, что Корвин повторит судьбу своего отца, и порой ей казалось, что он боится того же самого, и топит этот страх в кувшине с вином. Пасуаш получил титул, но не смог удержать власть и спился от бессилия. Корвин пока держался на лезвии ножа, беспощадно калеча душу. Каждый шаг, каждое слово с оглядкой. Ее научил страху Мэлин, его - Чанг, и они оказались слишком способными учениками.

Бутыль с белым огнем быстро пустела, взгляд Корвина остекленел, речь замедлилась, хотя оставалась внятной. Он поднялся, подошел, и взяв Тэйрин за руку, потянул ее из кресла:

- Идем наверх.

Девушка судорожно сглотнула, но послушно поднялась, не дожидаясь, пока он перекинет ее через плечо. Супруг в своем праве, а она все еще не родила наследника. И слава Семерым, дети должны зачинаться в любви, а от их любви осталась одна только горечь… Но герцогу нужен законный сын, и Корвин не успокоится, он не понимает, только смотрит на нее тяжелым взглядом и говорит, что нужно чаще пытаться, что они еще молодые, а сам тайком ходил к белой ведьме. Словно та может вылечить от нелюбви!

В спальне было холодно, служанка забыла принести жаровню, простыни напитались влагой и неприятно холодили кожу. Она неудачно легла, голова уперлась в деревянную спинку кровати, но Тэйрин боялась шевельнуться. Было больно, но стоит двинуться или издать хоть звук - и станет нестерпимо. Корвин брал ее яростно, жестоко, изливая вместе с семенем бессильный гнев, ревнивую память и страх потери. Потом он засыпал, отодвинувшись на край постели, повернувшись к жене спиной, а она плакала беззвучно, чтобы не разбудить, а утром запудривала синяки на запястьях и шее, стараясь не замечать сочувственный взгляд служанки.

Должно быть, он не мог иначе, но каждая ночь убивала те жалкие остатки любви, что еще оставались в ее памяти. И даже самой себе девушка боялась признаться, что уже не хочет, чтобы все стало "как раньше", а мечтает только об одном - вернуться домой. Но у нее больше нет ни дома, ни отца - "как раньше" не будет уже никогда.