Майкл Муркок - Город в осенних звездах

Я отвел руку назад. Так еще наблюдались последние из людей Монсорбье, карабкающиеся по крутому склону к вершине холма.

— Франция в той стороне… куда драпают эти гвардейцы. — На мгновение я приумолк в нерешительности. — Сам я еду в Лозанну. Революционный мой пыл благополучно иссяк с последними днями прошлого декабря. И с чего это вам, монсеньер Красный, вздумалось покидать Вальденштейн, где все-справедливость и здравый смысл? И, как я слышал, самый довольный на свете народ!

— Из довольного бюргера не выйдет хорошего бунтовщика, — спокойно заметил он. — Она тупа, моя родина, слишком самодовольна и благочестива.

— Теперь, сударь, мне ясно. В революции вы стремитесь к Романтике и Приключениям. Приключений вам хватит во Франции, возможно, даже с избытком, но, боюсь, романтические ваши порывы быстро иссякнут.

В разговор вступил юный славянин, фон Люцов. — Но, сударь, если ситуация во Франции такова, как вы нам сейчас ее расписали, тогда получается, что идеалы наши — вообще пустой звук, а миром правят лишь Семь Смертных Грехов во главе с самим Дьяволом!

— Нет, сударь, ваши надежды отнюдь не пусты, — сказал я. — Ни в коем случае не стал бы я подвергать сомнению благородные устремления ваши, ваш оптимизм и веру…даже способность вашу привнести в этот мир хоть чуть — чуть справедливости. Но вот представление ваше о грубой реальности жизни имеет существенные изъяны. То, что мы определяем обычно как здравый смысл. Именно недостаток последнего наряду с неумением разобраться в побуждениях простонародья, в конечном итоге, и привели к тому, что я покидаю Францию. Мой добрый совет они, — вполне, может быть, резонно, — расценили как очередную напыщенную нотацию, и стали выказывать нетерпение, проявляя его множеством мелких, но явных знаков: теребили поводья, расправляли плечи, нарочито потягивались, поправляли шпоры, натягивали шляпы свои на лоб. Сие послужило мне указанием, что убеждать их бесполезно, и я поспешил откланяться.

— Желаю вам, джентльмены, bon voyage и bonne chance. Еще раз спасибо за помощь. И, пожалуйста, сделайте милость, поберегите себя.

С тем я поворотил нового своего коня, — который достался мне вместе со шпагою и пистолетами, притороченными к роскошному кастильскому седлу, — и поскакал по направлению к домику; из полураскрытых ворот теперь с любопытством выглядывали две женщины. Одна — молодая, вторая — в годах.

— Но, сударь, если вы покидаете Францию, — выкрикнул мне вдогонку озадаченный Красный, — кто же тогда те солдаты?

— Национальная армия, сударь. Подразделение комитета Общественной Безопасности.

Я сорвал со шляпы своей кокарду и швырнул ее Красному, после чего пришпорил коня и галопом понесся вперед. Поравнявшись с женщинами у ворот, и я отвесил им учтивый поклон и выразил свое искреннее восхищение дивным пейзажем долины.

— Миленькое местечко, милей во всем Во не сыщешь.

Они лишь улыбнулись, но зубоскалить в ответ не стали. Итак, я был в Швейцарии! Горы там, впереди, свободны от политической святости и лицемерия; там мне нечего будет бояться, кроме обычных опасностей, подстерегающих всадника на крутых горных тропах, да нападения бандитов, которые6 если и перережут мне горло, сделают это не ради великого дела, а ради корочки хлеба. Даже воздух здесь был другим, — чистым, свежим.

Я поднялся из долины уже непосредственно в Альпы. Дорога, ведущая вверх, стала круче, слой снега, ее покрывающий, — толще. Небо вскоре прояснилось, стало ярко голубым, и на фоне его показались вершины гор. Как и сама Мать-Природа, я преисполнился тихим покоем; она явила себя, — величавая, поразительная, — в белизне снега и зелени хвои, в сплетении черных вен камня. Кое — где к скалам лепились домишки, словно бы съежившиеся на укрытых от ветра уступах, их крытые соломою крыши доходили едва ли не до земли. Грачи и вороны с криками взлетали в воздух, потревоженные топотом моего «испанца». Воистину, эти громадные пики — одно из наиболее впечатляющих зрелищ на Земле, превосходящее в великолепии своем даже грандиозное величие американских Аппалачей, единственного еще хребта, который я видел своими глазами, а значит, мог сравнивать.

(Уже много позже мне попалась на глаза гравюра с изображением Скалистых гор, которые, на мой взгляд, если только художник не преувеличил, могли бы достойно соперничать с Альпами.) Эта громада естественной красоты, — суровые скалы, пушистые ели, соколы, парящие в вышине, ущелья, исполненные гулким эхом, смешение земли и снега, — подтолкнула меня к постижению своей собственной незначительности и ничтожности всех человеческих битв. Погруженный в философские размышления, я едва ли заметил, как стали сгущаться сумерки. Восхитительный алый закат обагрил все детали пейзажа кровавым светом. Мне повезло: вскоре я выбрался на проезжий «торняк», как друзья мои по поре скитальчества называли большую дорогу. Дважды меня обогнали кареты, оба возницы любезно мне сообщили, что в пяти милях отсюда есть достаточно чистая и недорогая гостиница.

Когда свет заходящего солнца совсем побледнел, я въехал в своего рода темный тоннель, образованный двумя рядами деревьев, чьи ветви сплетались над дорогой так плотно, что почти полностью закрывали сумеречный свет, и чей свежий запах буквально меня опьянил. Мне казалось, я въехал в какой-то совсем другой мир, — мир, где зима обернулась весною и восторжествовал покой. Но вскоре впереди послышался грохот кареты, запряженной четверкою лошадей, — неслась она, надо сказать, на приличной скорости. Когда мы сблизились, я заметил, с каким яростным остервенением кучер нахлестывал лошадей. Он как будто бежал от погони. Тут мне в голову вдруг пришла мысли, что на этой дороге, вполне вероятно, промышляют разбойники и грабители. Проезжая мимо кареты, я радушно поприветствовал возницу, стараясь тем самым уверить его в своих мирных намерениях, но он мне не ответил, только щелкнул с размаху кнутом, подгоняя четверку коней. Над головой у него был прикреплен на шесте фонарь, но он отбрасывал больше теней, чем давал света; я сумел разглядеть только глаза, отражавшие желтые отблески. Почудилось мне или и вправду глаза эти ожгли меня неоправданно свирепым взглядом? Но, как бы там ни было, я передумал просить у него дозволения поехать рядом с его фонарем. Даже кромешная тьма показалась мне привлекательной по сравнению с подобным обществом. Итак, рассудив благоразумно, что будет лучше оставить холодный, но обжигающий взгляд этот в древесном тоннеле, я въехал в сумеречный пейзаж в серых студеных тонах, обрамленный со всех сторон черной стеною гор. Одежда моя так еще и не высохла после жуткой той переправы. Если я в скором времени не доберусь до гостиницы, я рискую замерзнуть в своем новом роскошном седле. (Хорошо еще, воздух там был сухим, иначе, — на такой-то высоте, — я бы тогда еще завершил свой земной путь.) Наконец на дальнем изгибе дороги показалось приглушенное мерцание, которое обернулось вскоре веселым рассеянным светом пламени, — свечи и лампы с той стороны толстых зеленых стекол, — а вывеска на столбе сообщила, что строение сие есть Le Coq D'Or (в те времена все почти без исключения гостиницы в Швейцарии носили такое название; традиция для швейцарцев превыше всего). Проехав под аркой ворот, я оказался в просторном внутреннем дворе. Сама же гостиница представляла собою довольно большое здание, с виду чистое и ухоженное.