Майкл Муркок - Город в осенних звездах

Таким образом, первое впечатление было вполне положительным, и оно лишь подтвердилось, когда, — почти сразу же, как я въехал во двор, — расторопные конюхи приняли у меня коня и увели его на заслуженную кормежку и чистку.

Я, как мог, стряхнул пыль с плаща, перебросил сумки свои через плечо, и вошел в общий зал. Там я сразу же встал у камина; от влажной одежды моей валил пар, как от жаровни уличного торговца, к вящей досаде двух святых отцов, какого-то мелкого землевладельца и парочки вооруженных до зубов ландскнехтов, направляющихся, как они сами уклончиво сообщили, поступить в прусскую армию и, — ни много, ни мало, — спасти Францию. Я размотал свой кушак и передал его вместе с ботфортами и плащом одноглазому трактирщику, дабы он их отнес благоверной своей, а уж та привела бы их в порядок, — но и без сего устрашающего облачения я являл собой тип настоящего коммунара: небритый, с незавитыми волосами и в одеянии абсолютно не джентльменском.

— Двух швейцарских наемных убийц явно было недостаточно, — объявил я. — Но вы тоже можете попытать счастья. Что до меня, то попытки мои потерпели крах, вот почему в настоящий момент я стремлюсь положить по возможности большее расстояние между собою и Францией. По мне так пусть они там себе гниют!

— Стало быть, вы сейчас прямо из Франции, сударь? — проговорил старший из святых отцов с акцентом, который немедленно выдавал уроженца Прованса. — Есть какие-нибудь для нас новости?

Я никогда не питал дружеского расположения к клиру, но в тот момент у меня не было настроения ни клеймить, ни читать обширные нотации. Я ответил им просто, что представителей духовенства больше уже не разрывают на части. Что было правдой.

— Но гильотины денно и нощно не прекращают работы. Как в столице, так и в провинциях, — добавил я. — Многие верят, что все это кончится только тогда, когда убьют самого Робеспьера. Но, как я полагаю, он слишком уж осторожен, чтобы подставить себя под удар мадмуазель Корде.

— Так что он пока остается любимцем народа, — мрачно заключил старший священник.

— Если толпа станет и дальше его поддерживать, — я отхлебнул кисловатого вина, — то он будет править Францией до скончания веков. Но если толпа повернется против… а она, знаете ли, тварь изменчивая… тогда ему не устоять.

— Но это вряд ли, не так ли? — Святой отец явно желал услышать опровержение. Но я — то знал, что никакого опровержения быть не может.

— Сударь, — сказал я, вероятно, уж слишком жестко, — сие невозможно. (Что, кстати замечу, не делает чести знаменитому «ясновидению», коим славен наш род.) Тут, — с парой своих уже предсказаний, — в разговор вступил юный послушник: угловатое костлявое создание, наделенное мертвенной бледностью и неприятной привычкой брызгать слюною при разговоре.

— Воистину, говорю вам, дьявол пришел на землю. Робеспьер этот и есть Антихрист, чье пришествие возвещено было многими. И в году следующем он взойдет до высот своей власти.

— Да полно вам, сударь, — охладил я слегка его пыл. — Неминуемое пришествие Антихриста не предрекал разве всякий, кому не лень, каждый буквально месяц, начиная от рождества Христова? Если бы все предсказания исполнялись аккуратно, мы бы давно уже утонули в Антихристах. Их было бы больше, чем обычных людей. — Я вдруг поймал себя на том, что сам улыбаюсь своей же шутке. — По вашему если считать, то выходит, семеро из восьмерых в этом зале — Антихристы!

Солдаты при этом заржали, но юный священник лишь пуще прежнего распалился. Но он не успел дать мне достойный отпор по той простой причине, что его опередили. Заговорил человек, с виду похожий на конторского служащего, — я заметил, как он проскользнул в общий зал пару минут назад. Одет он был в типичный для своего рода деятельности траурно-унылый наряд. Так и не сняв перчаток, он перебирал пальцами свой стакан с видом некоей отрешенной, погруженной в себя сосредоточенности, — видом, присущим всем почти без исключения представителям сего ремесла, особой породе людей, которые обладают немалою мудростью, позаимствованной обязательно из какого-нибудь весьма авторитетного источника… и это при явной нехватке ума своего.

— А не французскую ли толпу вы сейчас описали, сударь? Неужели вы будете спорить с тем, что толпа эта есть черное сборище прихожан к мессе антихристовой? И сие сборище, разве оно не мощней одного человека? Робеспьер, может быть, только гребень на голове черного петуха миллионных толп, а головой его вертят эти самые крестьяне. Или кто у вас есть еще там?

— Возможно, сударь, возможно. — Я нюхом буквально почуял скуку, показавшую бледный свой лик из бесплодной чащи Познания, обретенного не в Учении. Но слов моих явно было недостаточно, чтобы остановить его. Невозможно даже передать, как он упивался изысканностью рассуждений своих:

— И не есть ли петух сей на самом деле — василиск, чьи когти есть когти адовой мести всем последовавшим за Христом… чье дыхание огненное есть дыхание Проклятия, коие запалит целый мир маяком, призывающим души наши на страшный Суд?

Сии пламенные речения возбудили любопытство лишь в жалком послушнике, который с воодушевлением провозгласил:

— Вы говорите так, сударь, будто ответы на эти вопросы уже вам известны! Старший священник уткнулся в какую-то латинскую книжку, всем своим видом давая понять, что никак не желает поддерживать сей неутомимый поток словес. — Я лишь рассуждаю, брат, лишь рассуждают, — благочестиво заметил конторщик. — Я не высказываю оценок. Я даю только пищу для размышлений.

Я твердо решил, что не дам затащить себя в западню бредовой беседы этой парочки чокнутых, вот почему я зевнул нарочито громко и проговорил с нетерпеливым раздражением высокого чиновника от революции:

— Видите ли, господин схоласт, большинству из присутствующих ваши фантазии вовсе не интересны. Что до меня лично, то я так устал, что меня ноги уже не держат, а мозг сейчас может воспринимать только самые элементарные данные, связанные, главным образом, с потребностями моего тела.

Поверьте мне, слишком богатое воображение никогда ни к чему хорошему не приводит. Но мое, уж по крайней мере, имело в свое время хотя бы некоторую самобытность. Ваше же, сударь, целиком происходит из библиотечных штудий. Бога ради… оно так отдает книжной пылью, что даже теперь раздражает мое обоняние! Как бы ни был хорош ваш табак, сударь, увольте меня от подобного угощения, а то я сейчас расчихаюсь.

После столь резкого выговора мой конторщик умолк, хмуро замкнувшись в себе, но мне пока еще угрожала опасность со стороны его пылкого сотоварища по философским думам, молоденького неофита-священника. По привычке, присущей любому, кто совмещает в себе качества профессионального воина и политика, я набросился на него, предупреждая возможный выпад: