Майкл Муркок - Город в осенних звездах

Единственное, что показалось мне несколько странноватым, это то, что все мужчины, здесь собравшиеся, были старше меня; молодежи не наблюдалось вообще и совсем мало тех, кому чуть за сорок. Кто играл в кости, кто — в карты, кто — в домино. Те же, кто не играл сам, наблюдали за игрою других. И хотя никто из них не носил оружия, — по крайней мере, оно было не на виду, — у меня начало складываться впечатление, что все эти люди-солдаты или, быть может, разбойники на отдыхе. Я не придал сему особенного значения. В конце концов, люди подобного сорта «опекают» почти любую таверну. Но что меня действительно насторожило, так это то, что я, похоже, был здесь единственным чужаком. В таверне этой имелось что-то от неофициального гарнизона. Насколько я понял, все это были отнюдь не случайные посетители. Впрочем, никто меня не окликнул, никто не стал мне угрожать. Если на меня и обратили внимание, то самое что ни наесть поверхностное. Я тоже не проявлял никакого вообще любопытства по отношению к ним. Я надеялся, что уже скоро придет Либусса, распахнет дверь и предстанет предо мною. Мое к ней влечение — эта божественная одержимость ею не стало меньше. Я любил ее. По-настоящему.

Прошел час или даже два. Все кругом выпивали и продолжали играть с неслабеющим азартом, но, что удивительно, атмосфера сего заведения оставалась такой же сдержанной и спокойной. Я заказал еще кружку портера, который, кстати замечу, оказался просто превосходным, — ничуть не хуже того знаменитого темного эля, который варят голландские монахи, — наравне с лучшими сортами нашего германского пива. Подозвав миловидную румяную девицу, я заказал также мясной пирог и Muchwurst, точно такой же, какой выставлен был на полке над стойкой.

Когда она принесла мой заказ, я спросил, можно ли будет снять здесь комнату на ночь. Она ответила, что спросит у хозяина, остались ли еще свободные. Я принялся за еду.

Вскоре на лестнице у меня за спиною раздался тяжелый топот и уже через секунду вход в кабинку мою перекрыла громадная фигура весьма зловещего вида. Я отложил свой пирог и, поднявшись из-за стола, неуклюже поклонился, едва удерживая равновесие в узком пространстве между скамьей и столешницей, ибо то, без сомнения, был сам хозяин. Рыжая борода обрамляла лицо его, точно сияние бога Юпитера, такая же косматая и курчавая, как и его шевелюра. Из всей этой сияющей рыжины, поскольку румяная его кожа едва ли не сливалась по цвету с его волосами — выделялись только голубые глаза, точно две бледные льдинки в самой сердцевине огня.

— Вы, значит, спрашивали про комнату, — сказал он. Одет он был в одну шерстяную рубашку без сюртука и кожаный передник длиной до колен. Его ручищи, смуглые и мускулистые, выделялись огромными своими размерами даже на фоне его богатырского телосложения.

— Я хотел остановиться здесь на ночь, сударь.

Он внимательно поглядел на меня и хмыкнул.

— На ночь? На майренбургскую ночь?

— Часов на десять, не больше. Сдаете вы комнаты?

— Есть у нас комнаты, да. — Он нахмурился. — Но почти все уже заняты. Вы, сударь, сами откуда?

— Из Верхнего Града, но в Миттельмархе я несколько дней. Я здесь ни разу не видел часов, а разбирать время по звездам, если это вообще возможно, я еще, сударь, не выучился.

— Дело нехитрое. — Он уселся на край моей скамьи. Он был в два раза крупнее меня — этакий мрачный гигант, которого, по всему судя, лучше не задевать. — Я вообще Рыжий О'Дауд. Вы знаете?

— Я прочел ваше имя на вывеске, сударь.

Он снова нахмурился.

— Судя по вашему виду, вам немало пришлось попутешествовать. И в последнее время вы не высыпаетесь, так?

— Волей-неволей, сударь.

— И о гостиницах здешних немногое знаете?

— Это-первая, которую я здесь увидел, сударь.

— Сказать по правде, это — единственная во всем Нижнем Граде. Во всяком случае, единственный настоящий трактир. А я — единственный заурядный трактирщик. У меня тут чистые постели, простая еда и добрый эль за вполне сходную цену.

— За эль и еду я могу поручиться, сударь. И даже не сомневаюсь, что и постель будет такой же отличной.

Он склонил голову набок.

— Многие опасаются заходить сюда. Считают Рыжего О'Дауда чудовищем…

— Вы, сударь, крупный мужчина. И норов у вас еще тот, если вдруг что, верно я говорю?

— Норов у меня ирландский, — серьезно ответил он. — Потому как я, видите ли, ирландец. Родом из Керри. Но вырос в Корке. Норов мой, в первую очередь, и привел меня сюда. В расчете на Великий Мятеж.

— Я понимаю, сударь. Я сам сражался вместе с Лафайетом.

Замечание это явно озадачило Рыжего О'Дауда.

— Что-то я не припомню этого лягушатника.

— Один из лучших генералов Вашингтона, сударь. — У меня начало складываться впечатление, что хозяин мой — тот еще подхалим, явно сподобившийся приложиться губами к тому самому камню из замка Бларней.

— А — а, сударь, мы с вами о разных вещах толкуем. Вы — об Америке, а я говорю от Ирландии. О Корке, если быть точным.

Или, чтобы совсем ясно было, о Клонакилти и тамошнем Великом Восстании.

— Мне ничего про то неизвестно, сударь.

— Я прощаю вас, сударь. Англия что только ни делает, чтоб упразднить всякое воспоминание об ирландской истории. Мы сражались с британцами, но нас предали, сударь. Случилось все это в 1762, еще до того, как я очутился в этом проклятом преддверии ада. Нас предала женщина, сударь, мы даже еще не успели собрать необходимую сумму денег на покупку оружия.

После чего мой богобоязненный батюшка отправил меня в солдаты, дабы тем избежать скандала. А через два года я дезертировал.

— К французам?

— К британцам, сударь, так уж сложилось. По причине того, что дезертировал я из французской армии. Мой батюшка, видите ли, был добрым католиком. То было тяжелое время для нас, тревожное время, нестабильное. Уже тогда начал я задумываться о том, что неплохо бы было скопить скромное состояние, купить себе постоялый двор и осесть где-нибудь в тихом месте. Но одно цеплялось за другое, и, вскорости обнаружив, что британская армия ничем не лучше французской, я благополучно вышел в отставку, как раз во время операции в Уилтшире, куда нас направили подавлять мятеж. Какое-то время, скажу вам, сударь, без обиняков, я промышлял на Хампстидской Пустоши и на Великой Северной Дороге грабежом и разбоем. Но вскоре волею обстоятельств вынужден был я бежать за границу. Служил я в балканских войсках, воевал против турок, потом вместе с турками и поляками против русских.

Как раз во время одной из этих компаний я, отбившись от своих, потерялся в припеских болотах, что неподалеку от Пинска. Когда я выбрался наконец из тех топей, я оказался уже в Миттельмархе. Не имея надежд на спасение, присоединился я к отряду украинцев, оказавшихся в том же плачевном весьма положении. Мне снова пришлось поневоле заняться разбоем. И в конце концов мы пришли в Майренбург. Узнав о том, что в Нижнем Граде нет ни одной приличной таверны, я решил устранить сей пробел. И, как вы видите сами, мне это удалось.