Майкл Муркок - Город в осенних звездах

Я оглянулся. Никто меня не преследовал. Я больше не слышал лая своры Монсорбье, но это вовсе не значило, что мне удалось победить в этой гонке. Я так беспокоился о возможной погоне, что едва не пропустил высокую каменную арку с полустертой надписью Сальзкахенгассе на таком же истертом от времени камне. Вход на улицу не превышал и трех футов в ширину. Плиты мостовой, выщербленные и поломанные, торчали из земли под каким-то невообразимым углом, громоздясь друг на друга. Пробираясь во тьме вперед, я спотыкался буквально на каждом шагу. Наконец узкий проход расширился, сводчатое верхнее перекрытие стало выше, а потом и вовсе исчезло. Я снова выступил в мутный свет Осенних Звезд.

Сальзкахенгассе крутым уклоном пошла вниз и обратилась в потертую лестницу с перилами посередине. Я помедлил на первой ступеньке, заметив открытое пространство-широкую брешь между зданиями, в которой проглядывали небеса, окутанные мерцающей дымкой. Впечатление было такое, что я стал словно бы равностоящим телом по отношению к каждой точке горизонта. Я стоял в самом центре Нижнего Града. У меня под ногами мурлыкал Рютт, протекающий здесь под землею.

Я вдруг занервничал. Я почти уже даже решился повернуть обратно и вернуться к князю Мирославу. Мне было крайне необходимо услышать речи Сент-Одрана, преисполненные здравого смысла. Причиной моих колебаний явилось весьма неприятное подозрение в том, что мной управляла некая невидимая, но могучая сила, которая и привела меня в это место. Но, даже если то было действительно так, я не ощущал воздействия ее напрямую и не мог даже определить, благосклонная это сила или же злонамеренная. Действовал я теперь в своих собственных интересах или же в интересах кого-то другого? Я прикоснулся рукою к мечу Парацельса.

Рубиновая рукоять его оставалось сокрытой у меня под плащом. Я вынул второй свой клинок из ножен и, борясь с навалившейся вдруг усталостью, двинулся вперед. Когда я добрался до подножия лестницы, я обнаружил, что узкая улочка тянется еще какие-то несколько ярдов, а потом расширяется и вливается в вымощенную булыжником площадь.

Все мои мысли как будто стерлись! Я принюхивался к ветру, точно волк, вышедший на охоту. Либусса была где-то близко, я мог бы поклясться. Боль разлуки с нею увеличилась во сто крат, едва я вышел на площадь. Все мое естество устремлялось в томлении к ней.

Я люблю тебя, Либусса.

Шаги мои отдавались гулким эхом по булыжнику мостовой. Сальзкахенгассе раздалась еще шире. По обеим ее сторонам уныло торчали жалкие деревца-платаны без листьев, — посаженные через равные интервалы. Я прошел мимо лавки, где торговали свечами, рыбою и овощами. Магазин был открыт, но я не заметил ни покупателей. Hи продавцов. И все же то была самая заурядная сценка из городской жизни, которую мне довелось наблюдать во всем Нижнем Граде. Через дорогу от лавки располагалась гостиница в четыре этажа, освещенная веселым светом ламп и свечей. Ее вывеска, подновленная совсем недавно, хорошо подходила под приятную домашнюю атмосферу всего этого места. Называлась таверна «Настоящий друг», и на вывеске изображен был юноша, протягивающий руки в упавшему своему товарищу. Единственное, что мне показалось странным, это то, что картина на вывеске была написана в той же манере, в тех же насыщенный ярких тонах, с тою же аккуратною точностью всех деталей, что и икона, которую видел я в доме князя Мирослава. Но я сказал себе, что таков, может быть, общий стандарт всех майренбургских художников, происходящий от живописцев — выходцев из Византии.

Изнутри «Настоящего Друга» донесся смех. Мне подумалось вдруг, что, возможно, все эти противоборства, мистификации, весь этот потусторонний бред, безумные культы и высокопарные метафизические предречения благополучно закончились для меня. В конце концов, смотрелась гостиница эта вполне заурядно. Я направился прямо туда с твердым намерением выпить кружечку эля и, может быть, съесть пирога.

У дверей я помедлил, чтобы получше рассмотреть картинку на вывеске и насладиться мастерскою работой художника. Над картиной большими буквами написано было название, а под нею — маленькими аккуратными буковками белого цвета — имя владельца гостиницы. Обычное дело, во всем мире на вывесках постоялых дворов пишут имя хозяина. Необычное же заключалось в другом, в самом имени:

К. М. О'Дауд.

Как-то все это слишком уж подозрительно, подумал я, застыв в нерешительности на пороге, положив одну руку на рубиновую рукоять меча, а второю сжимая шпагу. Я заглянул в окно: обычное помещение трактира, — ничего странного или зловещего я там не обнаружил. И посетители самые что ни на есть заурядные, в простых домотканых рубахах, широкий плащах бурого цвета, молескиновых брюках, париках, выделанных, — как и у большинства майренбуржцев, — по моде предыдущего поколения, в шляпах с опущенными полями или же в треуголках, украшенных лентами и всевозможными пряжками, причем в несколько чрезмерных количествах, почитаемых в полусвете весьма дурным тоном. Но никто из них не был вооружен. Никто не ждал со злобой в глазах появления рыцаря Манфреда фон Бека. На самом деле, те люди, которых увидел я, включая и девиц, разносящих заказы, были самыми благообразными из всех, кого встречал я в этом городе. В таверне царила спокойная мирная атмосфера, которая больше пристала убежищу, нежели хитрой ловушке. И все же, с кем бы ни говорил я о нем, все были согласны в одном: что Рыжий О'Дауд, появившись в Майренбурге лет двадцать назад, проложил себе путь к «престолу» Нижнего Града безжалостной сталью, обагренною кровью многих. Королева-Козлица назвала его варваром, дикий гунном, который убивает просто ради потехи. И еще — ради господства над центром города. Неужели в этом Майренбурге так затруднительно получить разрешение держать постоялый двор?

Я развернул отвороты ботфорт, подняв их до самых бедер, привел в порядок прическу — откинул волосы назад и завязал их в хвост, — поправил воротничок и отряхнул камзол. Не сказать, чтобы я остался доволен своим внешним видом, но я и так уже сделал все, что мог. Без дальнейших уже проволочек, распахнул я входную дверь «Настоящего друга» и, пробормотав:

— Добрый вечер, джентльмены, — направился прямо к стойке, где заказал себе кружку их лучшего темного пива.

И только когда я полез в карман за монетой, я понял, что меня, кажется, подстерегает худшая из опасностей: постыдное выдворение из питейного заведения по причине отсутствия денег! Но, к счастью, я наконец обнаружил несколько шиллингов — более чем достаточно для целой ночи неумеренных возлияний —, вновь обретя спокойствие, взял поданную мне кружку и уселся за свободный столик, самый дальний от двери, но зато поближе к лестнице. Здесь было прохладно и место это явно не пользовалось популярностью, но мне так было спокойнее: отсюда, сидя лицом в зал, я мог наблюдать за всем, что происходит в таверне.