Майкл Муркок - Город в осенних звездах

Она повернула голову, глядя слепыми своими глазами мне за спину. В дверях стоял Монсорбье. Быть может, его привлекла ее песня. Может быть — свет. В руке он держал новую шпагу. Лицо его больше не было ни утонченным, ни красивым. Его исказило некая устрашающая неуемная алчность, которую даже нельзя назвать. Из второй темной арки в зал медленно выступил Клостергейм, из третьей — фон Бреснворт. Выходит, они устроили мне засаду. За ними маячили лица их верных последователей, — лица, выступающие рельефом в отблесках пламени погребального костра, с такими зверскими лютыми выражениями, какие встретишь не у всякого честного зверя. Какой контраст составляли они с озадаченными мордочками обезьян, которые в недоумении крутили головами туда-сюда, глядя на этих мужчин и женщин!

Я с благодарностью отметил, что Либуссы среди них не было.

— А — а, Клостергейм, как же вы опустились до такого малодушного убийства? — спросил я его. — Вы ведь хотели, чтобы мы с вами были союзниками.

— Такая возможность еще остается. — Он был холоден. Он с такой силою стиснул зубы, что голос его вырывался наружу мучительным шепотом. Мне показалось даже, что он жалеет об этом своем порыве, но при том не отступится от избранного им курса, каковы бы ни были последствия свершенного им злодеяния. — Вы еще можете присоединиться к нам, фон Бек. Теперь мы все должны объединиться — все, как один, дабы исполнить общее наше дело. Если же мы откажемся это сделать, тогда нас всех надо немедленно вырезать, точно опухоль с пораженного раком тела.

— Никаких компромиссов, фон Бек, — выкрикнул Монсорбье и хохотнул с этакой тошнотворной ухмылкой.

— Нам надлежит вырвать эту планету из рук Того, кто теперь правит ею, — продолжал Клостергейм. — В этом все мы согласны теперь, фон Бек. И вы тоже были согласны. Нет никакой нужды погибать.

— Я не желаю иметь ничего общего с теми, кто убивает беззащитных старух. — Она уже скрылась в сиянии пламени.

Пламя впитало в себя ее кровь. Пламя сие было частью единого существа: королева, дуб, прудик. Само присутствие здесь этих выродков-убийц воспринималось как осквернение, богохульство. — Я — ваш враг, Клостергейм. Когда-то я вам сочувствовал, я вас жалел. Но теперь — все. Хватит. Вы — создание, самою судьбой обреченное свершать безрассудные злодеяния. Обреченное на неминуемое саморазрушение, слепое, бессмысленное. И удел этот, я бы сказал, вполне заслужен!

Клостергейм пожал плечами.

— У вас, сударь, остался единственный шанс, — проговорил Монсорбье. Каким бы безумием ни был он одержим еще пару мгновений назад, теперь он, похоже, пришел в себя и вновь обрел всегдашнюю свою надменность и властность А потом его голос опять стал вкрадчивым и лукавым:

— Иные бы вас отвергли без разговоров. Но мы снисходительны и милосердны. И принимаем вас. Присоединяйтесь.

— Те, кто не с нами, обречены. Их ждет неминуемая погибель. — Как попугай, протараторил фон Бреснворт. Я сомневаюсь, что он вообще понимал значение произносимых им слов. Он словно бы декламировал тщательно отрепетированную реплику.

— А где доказательства сей неминуемости? — Мое отвращение и ярость придали мне мужества. В правой руке я сжимал шпагу.

Меч я решил пока приберечь в резерве. Я все еще не особенно доверял всякой магии. — Вы говорите о неминуемости судьбы, но подразумеваете «безысходность». Вы напуганы, точно ослы, застигнутые грозою. Никто из вас даже Клостергейм не понимает глубинной сути того, о чем все вы вещаете с таким пылом. И вот вы все сбились в кучу и назвали сие Сплочением. Вы — лицемеры. Вы лгали даже себе, и теперь вам придется за это расплачиваться. — Я отступил на три шага и, встав спиною к горящему дубу, рассмеялся прямо в их злобные лица. Мой собственный самообман, по крайней мере, сулил некое наслаждение. Их ложь не несла с собой ничего, кроме ужаса и вины.

Им не терпелось ответить немедленно на мой дерзкий вызов. Даже Монсорбье — лучший из них теперь колебался. И только Клостергейм оставался невозмутимым.

— Оставьте эту притворную сентиментальность, фон Бек. Люцифер предал мир. Он предаст и вас тоже. От отрекся от силы и власти. После того, как свершится Согласие Светил, свергнуть его не составит труда.

— Вы лжете, сударь. Я знаю, к чему вы стремитесь: воссоединиться с единственным существом, которого вы любили за всю свою жизнь. Если бы Он сейчас призвал вас обратно в Ад, вы бы на брюхе своем поползли, лишь бы только Он принял вас. Он так и остался хозяином вашим, не важно — решит он использовать вас или нет!

— Это грязная ложь!

Я рассердил его. Честно сказать, я и не думал, что мне удастся задеть его с такой легкостью. Он вытащил шпагу из ножен и направился прямо ко мне с очевидным намерением прикончить меня на месте — точно фермер, подкрадывающийся к цыпленку, — не задумываясь даже о том, каково будет возмездие.

— Иоганнес Клостергейм, — выкрикнул Монсорбье. — Мы же условились. Фон Бек должен присоединиться к нам, иначе план наш потерпит крах. И нам нужно еще убедить ту женщину!

Я воспрял духом. Меня охватил трепет чистого наслаждения. Я не позволю себе погибнуть, пока она — моя герцогиня — противостоит этой своре. Вера моя, уже было угасшая, засияла с новою силой. Но только где же она, Либусса? Быть может, она уже отыскала Грааль и поэтому все они и пребывают в таком злостном отчаянии?

Обезьяны вокруг горящего дуба беспокойно заерзали. Слепая девочка тихонько запела, словно бы для того, чтобы их успокоить. Отблески пламени оживили застывшие лица этого жуткого братства. Быть может, эти душевнобольные в предвкушении легкой победы сподобились все же сохранить некоторое подобие здравомыслия, пусть даже видимость его. Но мы с Либуссою, прервав их черную мессу, выбили их из сего неустойчивого равновесия. За спиной у меня в скорбном ритме раскачивались обезьяны, передо мною стояли жрецы темных таинств, многие — все еще в остроконечных своих капюшонах, жаждущие моей крови. Я же застыл на месте, опасаясь, что малейшее мое движение послужит сигналом к яростному кровопролитию. Слепая девочка пела, раскачиваясь в едином ритме с белыми обезьянами. Мне не хотелось бы, чтобы и ей тоже причинили боль, как причинили боль старой королеве.

— Фон Бек, — проговорил Монсорбье, — могу я задать вам вопрос? — На красивом лице его пролегли глубокие морщины, которых вчера еще не было. Он постарел в один день. В самом абрисе губ его чувствовалась некая слабость, в глазах застыл страх. Когда-то надменный и гордый, он теперь стал одним из них, этих раболепных шакалов, исполняющих самую черную работу за своих вождей. — Пожалуйста, фон Бек. Вы — человек культурный, воспитанный. Помогите нам. Действительно ли О'Дауд хранит у себя Чашу? Вы не выяснили еще?