Майкл Муркок - Город в осенних звездах

Я вернулся тем же путем на поверхность, задаваясь вопросом: удавалось ли прежде меня хоть кому-нибудь этак небрежно вступить с Преисподнюю и с такой легкостью выйти оттуда. В одной руке я держал шпагу Монсорбье, в другой — тлеющий факел, меч Парацельса с алою рукоятью, в которой клубился рубиновый вихрь и бился плененный орел, висел, спрятанный в ножны, у меня на поясе.

Теперь я едва ли не смеялся про себя. С того момента, как я покинул Париж, я, вопреки всему своему хваленому рационализму, все больше и больше подпадал под влияния потустороннего и сверхъестественного! А тут еще мне сообщили, что, быть может, будущее мира зависит теперь от меня. Даже если такое возможно, ответственность, что легла вдруг мне на плечи, вовсе меня не радовала. Допустим, что в некоей точке этого таинственного процесса мне дана была сила… могу я ее передать той, кто действительно бы насладилась ею: моей герцогине?

Я вышел в какую-то узкую улочку, загроможденную дрожащими зданиями.

Воздух пропитан был горечью. По сравнению с этим каменным «муравейником», откуда я только что выбрался, небо казалось едва ли не сияющим, и я различал силуэты кренящихся башен, что окружали меня со всех сторон, загораживая горизонт — мутно красный, бледнеющий местами до малиновых и голубых тонов, словно бы нависающий над громадными этими звездами. Мне пришло вдруг в голову, что если Майренбург и в самом деле лежит в самом центре Миттельмарха (или Астрального Соответствия, или, быть может, и того, и другого), тогда получается, что Нижний Град, этот темный тупик, является как бы глухой сердцевиною Майренбурга, единого целого, возведенного по краю бездонной ямы. То есть, город весь выступает защитным барьером для некоей впадины, пустоты… некоего Отсутствия. Мысль эта так взволновала меня и расстроила, что я поспешил поскорее прогнать ее.

Я не знал, сколько сейчас времени. И определить это было никак не возможно. Я так устал, что казалось еще немного и я просто свалюсь в беспамятстве. Должно быть, утро уже настало. Оставив все свои устремления и надежды, я порешил вернуться к князю Мирославу, дабы заручиться помощью его и шевалье де Сент-Одрана. Быть может, некий алхимический ритуал русского князя призвал Либуссу обратно, и я теперь только зря трачу время, пытаясь ее разыскать в Нижнем Граде.

Но одно дело — решить, другое — исполнить решение на практике. Я не знал, куда мне теперь нужно идти, не разбирал уже, где право, где лево, где юг, а где север. Мне оставалось лишь подниматься наверх и надеяться, что посреди этих пляшущих зданий я в конце концов все-таки разыщу хоть какой-нибудь указатель.

Перед глазами у меня все плыло, чувства мои словно бы деформировались, исказились. Взору моему и слуху представлялись какие-то фантастичные вещи, я почти уже не воспринимал окружающую реальность. Я чувствовал: мне нужно как следует выспаться, прежде чем продолжать свои поиски.

Темные строения походили на плакальщиц, сгрудившихся вокруг гроба: они раскачивались и выли, протяжно и скорбно. Я заставил себя пройти еще несколько ярдов и выбрался на крохотную площадь, посредине которой располагался древний каменный колодец. Дома вокруг площади были относительно даже устойчивы. Все это тихое место порождало ощущение спокойного уединения. Мне оно показалось достаточно безопасным. Я уселся прямо на мостовую, привалившись спиною к заросшему мхом граниту колодца, и попытался осмыслить то положение, в котором теперь оказался. Я потерялся…

Не прошло, наверное, и двух секунд, как голова моя склонилась на грудь и я провалился в сон. Когда же я вновь поднял голову, я не знал даже, сколько времени я проспал.

Плечи, спина и седалище болели невыносимо. Я чувствовал настоятельную необходимость облегчить мочевой пузырь.

Я поднялся на ноги, напряженный, точно священник, забредший в бордель, и тут же застыл в изумлении: на меня словно бы накатила волна белого меха, — обезьяны, некая разновидность больших бабуинов, белоснежно белые, с красными глазками и черными мордочками, окружили меня со всех сторон; скакали, чего-то там тараторили, скалили зубы в улыбке, тянули меня за одежду.

— Джентльмены, — взмолился я. — Оставьте меня на минуточку, пожалуйста. — Но они не могли уразуметь моих слов. Вцепившись в два моих клинка, они потащили меня через площадь, по какому-то крытому проходу во внутренний двор и дальше — через громадный зал, стены которого были отделаны поистершимися золотыми пластинами, отражавшими отблески пламени, к старому дубу, что рос в самом центре. Дерево источало свежий аромат леса. Здесь я давеча разговаривал с Королевой-Козлицей. Но теперь старой дамы не было, ее скамья пустовала.

На той стороне пруда стояла полоумная девочка. Та самая, что пела мне дивную песню, лежа на улице в наркотическом забытьи. Сейчас она пела на языке Майренбурга, тем же чистым, точно хрустальный колокольчик, голосом, пела то, что должна была проговорить:

— Она мертва. Мертва. Королева-Козлица мертва.

Белые обезьяны отступили к золоченым стенам, словно бы в благоговейном почтении. Припав к полу, они смотрели на нас.

— Когда я ее видел, несколько часов назад, она казалась вполне здоровой и бодрой, — я возвысил голос, пытаясь привлечь внимание девочки, но глаза ее оставались пусты и незрячи.

— Она и была здоровой. Здоровой, сударь, и полной жизни. Она была полной жизни. Но люди убили ее. Ее, сударь, убили люди. — Лицо ее сдвинулось, повернувшись в мою сторону. А потом, постепенно, пустые глаза ее стали сосредоточиваться на мне.

Душа моя отказывалась примириться с таким злодеянием. Недоумение мое и ужас нашли выражение в банальном тупом вопросе:

— Ее убили?

— Убили, сударь, те самые люди, что преследуют вас. Их предводитель убил ее.

Я с трудом ворочал языком. Потрясение и печаль комом встали в горле. К тому же, я еще до конца не проснулся.

— Монсорбье?

— Такой бледный, сударь. Это он — монсорбье?

Я покачал головой.

— Он тоже достаточно бледен, но ты, сдается мне, говоришь сейчас о Клостергейме. Но зачем он убил твою госпожу?

— Потому что она помогла вам6 но им помочь отказалась.

— Как, малышка? Как он убил ее?

— Зубами, сударь. И шпагой. — Глаза ее помутнели от ужаса.

Я застыл, пораженный тем же темным ужасом.

— Просто так! Из-за ничего! — И Клостергейм был предводителем их. Он всегда был их предводителем! Неужели Либусса моя тоже в сговоре с ними?

Обезьяны разом скакнули вперед, окружили полоумную девочку и подняли ее вверх волосатыми своими руками. Она указала на ветви дуба. Что-то лежало там, в колыбели листвы. Хрупкое бездыханное тельце. Королева-Козлица, вся в крови, что пролилась из десятка, наверно, глубоких ран. Самая ужасная рана зияла у нее на горле.