Майкл Муркок - Город в осенних звездах

— Стало быть, между нами есть что-то общее, герцогиня. Что касается древней крови, по крайней мере. Я надеюсь, вы сюда прибыли не для того, чтоб умертвить еще одного бедного полузверя? Или какой-то несчастный лис не достоин хитроумия Ариадны и булавы Тезея?

— Мы явились сюда вовсе не для того, чтобы свершить насилие, милорд. Нам нужна ваша помощь. Может быть, если возникнет в том необходимость, мы совершим обмен.

— У вас есть что-нибудь интересное, редкое? Я обожаю всякие редкие штуки!

— Знания, — сказала она.

— Достаточно редкая вещь. — Он поерзал на стуле, явно испытывая неудобства при том, чтобы сидеть как положено человеческому существу. — Дайте мне еще полчаса, я должен закончить со всеми делами, и мы обязательно поговорим. — Клостергейм, — отрывисто бросил отставной капитан люциферова войска, и бородатый разбойник аккуратно вписал его имя в увесистый свой гроссбух. Мы уселись за стол в дальнем углу и принялись наблюдать за свершением воровского правосудия. Одному карманному воришке господин Реньярд дал милостивое разрешение „работать“ в его владениях, другого приговорил к „вышке“ (что означало — повешение) за некое таинственное нарушение Закона Заблудших. Половина всей процедуры велась на жаргоне, оставшаяся половина на таком облагороженном языке, что мы почти ничего не сумели понять. При всей своей грации и изяществе, бандитский главарь был лисом: голос его звучал пронзительно и высоко, больше напоминая лай. Но власть этого лиса была абсолютной, ему не смели перечить даже те, кого он отправлял на смерть. Когда суд завершился, господин Реньярд вызвал нас к себе. Разбойники отступили подальше, глядя на нас с недоверием и этакой неприязнью пополам с омерзением, словно, вступая в переговоры с хозяином их, мы каким-то таинственным образом им угрожали.

— Итак, вы читали Сон д'Аламбера? — спросил он, обращаясь ко мне. — И Энциклопедию?

— Не всю, сударь.

— А я прочел все семнадцать томов, Том-Распутник. Так что я знаю о вашем мире все, что только можно знать. Мне бы очень хотелось его посетить. Но это было бы глупо, верно? Даже здесь я — посмешище. Там, у вас, я был бы чудовищем, зверем диковинным! Я полагаю, что вы знакомы с современной теорией спонтанного сотворения?

— Она не настолько уже современная, эта теория, сударь. Полвека назад…

— Золотой Век, сударь, — перебил меня Лис, — лучше нынешнего, сударь.

Вольтер, Руссо, Бюффон, Добантон, Монтескье, д'Аламбер! Как бы мне хотелось побеседовать с ними!

— Я знаю некоторых людей, которые удостоились этой чести. В свое время я служил при дворе императрицы Екатерины, где, как вам должно быть известно, бывали Дидро и Вольтер.

— Вы лично знали Дидро?

— Наше знакомство была весьма мимолетным, господин Реньярд. Когда я прибыл в Россию, он уже собирался обратно во Францию.

— В семьдесят четвертом, — понимающе кивнул Лис.

— Точно так. Я был тогда очень молод.

— Но он произвел на вас впечатление?

— Как очень тонкий, умный и приятный во всех отношениях человек.

— Именно такие отзывы я и слышал о нем. — Лис снова поерзал на стуле, усаживаясь поудобнее, насколько его необычное тело вообще это позволяло. — Он единственный проник интеллектом в те области, которые доступны всем остальным только по опыту.

В Bougainville, например, он задается вопросом: „Кто знает теперь предысторию нашей планеты? Сколько земель, отделенных ныне друг от друга, составляли когда-то единое целое?“ Живой, проницательный разум. Как у Вольтера, сударь, но человечнее, вы не находите?

— Весьма верно подмечено, — отозвался я.

Лис поднялся.

— Поднимайтесь сюда, — он указал на ступеньки, что вели на возвышение. Мы послушно поднялись. Люди его окружили нас — в воздухе разносился густой запах пота и женских духов — провели по какому-то темному коридору, потом — вниз по лестнице в громадную кухню, расположенную под землей, где слуги и повара жарили мясо и тушили овощи на пляшущем пламени открытых очагов. Весь центр этого дымного помещения занимал длинный дубовый стол со скамьями, очень похожий на те столы, что обычно стоят в монастырских трапезных.

— Мы попируем на славу, — В дрожащих отсветах пламени рыжая маска лиса словно бы преисполнилась жизни. — И поговорим. В подражании пышным приемам Екатерины, а?

Мы расселись: я — по правую руку господина Реньярда, Либусса с Клостергеймом — по левую. Он принюхался к запаху жареных ребрышек, его острая морда сморщилась в довольной гримасе, но когда он неуклюже подцеплял куски мяса своей лисьей лапой, кружевные рукава его всегда падали прямо в тарелку, окунаясь в жирный соус. Мясо приготовлено было весьма посредственно, а с одной стороны — вообще осталось полусырым. В овощах явно не хватало соли. Зато разговор, который вели мы за трапезой, поразил меня несказанно.

Господин Реньярд, как выяснилось, основательно и всесторонне изучил Просвещение наше и выказал себя весьма тонким его знатоком. Он всем сердцем впитал это учение! Он знал всех известных просветителей! Он цитировал нам Вольтера:

„Разрушенные и вырождающиеся светила образуют кладбищенский двор Небес!“ Вальтер как будто сам побывал в Майренбурге, заметил лис, и своими глазами увидел небесную твердь, осененную светом Осенних Звезд. А известно ли нам, что „Осенние Звезды“ на местном жаргоне означает „темница во храме“ или „пленение божества“? При этом он высказал мысль, что, быть может, название это происходит каким-то образом от мрачной судьбы Себастократора, который томится во дворце своем, ожидая знамения, которого никогда не будет, и который поверил уже, что это Бог, а не сам он, попался в некую таинственную западню? Либусса не проявляла почти никакого интереса к беседе. Она была занята одержимым своим устремлением к Граалю и размышлениями о великом своем предназначении. Клостерегейм тоже слушал, не выражая особенной заинтересованности. И все же гордой Либуссе моей волей-неволей приходилось выказывать терпимость по отношению к философу, который явно не разделял ее романтических взглядов на мир. Теперь господин Реньярд завел разговор о Руссо.

— Как по вашему, он действительно подхватил сифилис, или вы все же верите тому, что он писал относительно предмета сего в своей Исповеди? — Лис вкушал пищу весьма элегантно, в то время как вся его братия явно не отличалась пусть даже поверхностным знакомством с хорошим тоном. Кругом стоял такой шум: смех и сопение, грохот ножей о тарелки и громкое чавканье, звуки смачной отрыжки, грубые шуточки, сальные замечания, — что беседу вести было весьма затруднительно.

Приходилось напрягать слух, чтобы хоть что-то услышать, и орать самому, чтобы перекричать этот гвалт. Господин Реньярд, казалось, надменно не замечал скотских манер своих приближенных.