Наталия Ипатова - Сказки зимнего перекрестка

— По крайней мере, сир, — взмолился он, — не велите его пытать!

Ричард опустил глаза.

— Ну как же? — нехотя сказал он. — Такое обвинение — и без дознания? Нет, Роно… Приказ о начале дознания я должен послать завтра… ну, то есть сегодня, после более важных дел касательно моего возвращения.

— Сегодня же воскресенье, — с тихой надеждой, преобразившей его обычно презрительное лицо, прошептал Роно. — Сегодня — нельзя! Это все знают…

Он сполз со скамьи и опустился на колени.

— Пожалуйста!

Как ни утомлен был король, сцена эта его поразила. Роно никогда ничего у него не просил, и уж тем более на коленях. Обычно он явно предпочитал, чтобы просили его, а земное все было ему глубоко чуждо.

— А если бы вместо Марча в Бладжерси угодила Абигайль, — с интересом спросил он, — ты так же просил бы за нее?

Роно покачал опущенной головой.

— Но почему? Или женское несчастье тебя не трогает?

— Не этой женщины, сир. — Роно вскинул глаза, на секунду показавшиеся королю безумными. Да разве любой волшебник хоть в чем-то не безумен? — Она делает вас убийцей, сир.

Мускулы королевского тела напряглись, словно он хотел подняться и задать дерзкому щенку хорошую трепку, но потом Ричард вновь осел в удобное кресло. Роно мог обидеться, а Ричард ценил наследство, доставшееся ему от покойного Билиссо, гореть тому в аду. Благодаря советам своих волшебников ему не раз удавалось выходить из затруднительных положений без ущерба для чести и даже с прибылью для своей доброй славы.

— Я не из породы праведников, — сказал он. — У меня и на белую чашу весов есть что положить, и на черную. Разве я когда-нибудь забуду, что этому мальчишке — двадцать пять, тогда как мне — пятьдесят, и что он — самый красивый из моих рыцарей?

Роно пожал плечами и опустил глаза. Услышал, как король встал и пошел к постели, как та скрипнула под его большим телом. Капельку того, что он считал своей честью и что на самом деле являлось всего лишь уязвленным мужским самолюбием, Ричард считал весомее жизни лучшего из своих рыцарей, и пререкаться далее было бессмысленно. В воображении он развил свою мысль далее, мысленно предложив королю переказнить всех красивых и двадцатипятилетних, пощадив лишь увечных и юродивых, на ком не грозил задержаться взгляд холодных зеленых глаз.

— Помоги мне уснуть, — попросил король.

Роно глубоко и устало вздохнул. Ему ужасно захотелось сделать королю какую-нибудь мелкую мальчишескую пакость. Если честно, ему ничего не стоило пустить короля блуждать по стране ночных кошмаров, бередящих больную совесть. Но, во-первых, Ричард легко распознал бы в этом подарочке его руку, а во-вторых, дурное королевское настроение грозило аукнуться Марчу. Теплилась еще слабая надежда, что утром король смягчится, и особенно в этом деле Роно рассчитывал на ликование толпы по поводу его возвращения. Поэтому, подавив досаду, Роно сел к изголовью и коснулся пальцами напряженного королевского чела, вызывая в памяти формулу спокойного сна.

Когда доносившееся со стороны королевской постели дыхание стало достаточно глубоким и ровным, Роно на цыпочках выскользнул из спальни и тихонько притворил за собою дверь. Гвардейцы, стоявшие на страже, хорошо знали его, а потому не препятствовали. Сам себе он показался сделанным из железа: позади был тяжкий и длительный путь верхами, затем — сцена у леди Абигайль и утомительный разговор с Ричардом, но он все еще не мог позволить себе сомкнуть глаза. Не мог и не хотел, потому что уже довольно давно в нем вызревала необходимость кое-где побывать и кое-что сделать. Это кое-что можно было бы сделать сегодня ночью, и представлявшаяся возможность напрочь выгнала из него сон. Было бы даже справедливо заметить, что сейчас он испытывал те же нетерпение и подъем, что и король, когда тот мчался сквозь ночь к леди Абигайль, вот только природа этого нетерпения была совсем-совсем другая. Духовная.

Роно покинул дворец верхом на невысокой смирной кобыле, такой же невзрачной, как и он сам. Эта долгая, насыщенная событиями ночь выцветала, серая мгла напоминала о близости рассвета и о необходимости торопиться. Сказав пароль ночной страже, дежурившей у ворот, Роно покинул город.

Пустив лошадь в галоп, он очень быстро миновал окрестные поля и углубился в лес, сперва по дороге, потом — по ведомой, как он надеялся, после смерти Билиссо только ему одному тропе. Недостатка в свете ему не доводилось испытывать никогда: синеватый огонек плыл перед ним, освещая тропу под копытами лошади. Когда тропа кончилась, Роно спешился. Теперь надо было двигаться быстро и бездумно. Ни боже мой замедлить шаг или задуматься, как и почему в этих прозаических зарослях открывается Путь. Роно вдохнул в легкие побольше воздуха… и ринулся сквозь кусты напролом.

О да, ему снова подумалось, что он сделан из железа. Из того тяжелого железа, что идет на рыцарский доспех. Рыцарь в такой броне, падая наземь, уже не способен подняться на ноги без посторонней помощи. Ему казалось, что он просто набит слитками… и какими-то острыми ножами, впивающимися в бока и внутренности. В глазу от напряжения лопнул сосудик, ветки хлестали Роно по лицу, и он прикладывал немыслимые усилия, чтобы скакать по склону холма вверх. Сердце в груди гудело набатом… бронзовым, и кто-то назойливо бухал в гонг в голове. Только быстрота и бездумность бега пропустят его в Обитель. А ему так нужна сейчас Обитель! Он слишком отяжелел за годы чужбины. Набрал в себя всякой бренной дряни. Слишком часто и расточительно использовал волшебство по чужой прихоти.

Путь открывался, он чувствовал это где-то на периферии сознания. Склон, поросший невысокой, жесткой, уже прихваченной заморозком травой, твердый и звонкий под ногами, вдруг сменился березовым кругляком, сложенным в пирамиду и укрепленным кольями наподобие гигантской поленницы. Береза потрухлявела с тех пор, как Роно пробегал здесь в последний раз, но он был легок и взлетел наверх, не потревожив ни единого полешка. Потом был вздыбившийся над ним обрыв с корнями, хватаясь за которые волшебник вскарабкался до самого дернового козырька, перевалился через него и, шатаясь, побрел по относительно ровному участку, поросшему частым молодым ельником. Елочки стояли шпалерами, как гвардейцы на праздничном смотре.

Теперь вниз, в густо поросший ракитником распадок двух скругленных временем холмов. «Бегом!» — пришпорил он себя. Три года аравийского похода должны были бы закалить его тело. Всхлипывая на бегу, он продрался через кусты, от чудовищного перенапряжения уже ничего не видя и не слыша, и рухнул вниз лицом в колючую траву и так лежал, пока бронзовый колокол в его груди не превратился вновь в человеческое сердце. Потом, опираясь ладонями оземь, чуть приподнял голову и огляделся. Страх и безумная надежда светились в его глазах.