Наталия Ипатова - Рваная грелка-2

Закончился конкурс фантастического рассказа «Рваная грелка» в интернете: http://www.svenlib.sandy.ru/48-2/

Ничто не предвещало трудностей, когда я впервые его увидел, но, впрочем, он ничем не отличался от прежних моих подопечных. Мятая красная мордочка и бессмысленные голубые глаза, которыми он таращился на облака и рожь, клонящуюся к земле. Я постарался, подбирая антураж. Мне всегда казалось, что детеныш, родившийся среди полей, под небом, имеет больше шансов.

Но я не смог им долго любоваться. Те, кто суетились вокруг, поспешно вытерли его, завернули в тряпицу, заткнули ему рот материнским соском, и телеги со скрипом вновь двинулись в путь. Почмокав, он заснул, с виду совершенно счастливый. Меня это успокоило, хотя теперь я понимаю, что то была преступная халатность.

Телеги докатили до железнодорожной станции, и там, к моему неподдельному ужасу, всех, кто ехал с ним, рассадили в грязные теплушки с зарешеченными окнами, предназначенные, по-моему, для скота. «Где были их координаторы?» — спрашиваю я сегодня у тех, кто вынесет мне приговор. Я постыдился бы и скот подвергать таким издевательствам, однако природный такт запрещает мне комментировать состояние дел, проходящих по другому ведомству. Один только мой подопечный громким криком попытался протестовать, но его буквально насильно заставили замолчать, грубо перепеленав и заткнув ему рот тряпкой с разжеванным черным хлебом. Подвластный жребию и долгу, я последовал за ним через астральный мир, потому что пребывать в этой вони и слышать богохульную брань было выше моих сил.

Оставалось почти семьдесят лет, но что можно сделать за такое ничтожное время!

Однако там, где их высадили, тоже было небо, и росла рожь, хотя и было значительно холоднее, и я снова воспрянул духом в надежде на благополучный исход своей миссии. Подопечный рос, бегал босиком по грязи, жевал соломинки и глядел в небо. И душа его была повернута к Богу. Ни с Богом, ни с душой я, как опытный педагог, не спешил, полагая, что открытие и пришествие должны быть сознательными. Но когда я повернул его взгляд к белым стенам и золотым куполам, надеясь зрелищем этим подвигнуть его к высоте помыслов и благородству служения, стены вздрогнули, а купола упали. Земля вздрогнула от омерзения, а с верхушек окрестных тополей с криком взвились полчища галок. Глаза его расширились на мгновение, но, боюсь, это было изумление, а вовсе не праведный гнев, на какой мы могли бы рассчитывать, когда бы я не переоценил свои возможности. И пока я страдал, он разглядывал галок, ковыряя в носу и называя их стаи «эскадрильями».

Потом он пошел в школу, где ему объяснили, что души у него нет, а есть только выдумка буржуазных идеалистов, предназначенная для обуздания сознания народных масс. Это нанесло мне тяжелую травму, и я решил изменить тактику. В конце концов, не в терминах суть. Поэтому я стоял рядом с ним, положив ему на плечо невидимую руку, когда он провожал мечтательным взглядом проносящиеся в вышине фанерные аэропланы, от винтов которых волнами шла рожь, или бежал слушать по радио, как идет спасение экспедиции, дрейфующей на льдине. У меня не было возможности показать ему настоящее море, но, в целом, это было то, что надо, потому что именно тогда у него впервые, фигурально выражаясь, отрастали крылья. Коллеги, без сомнения, понимают, что я имею в виду.

Потом появилась девушка. Они всегда появляются, рано или поздно, потом исчезают из поля зрения, реже остаются, равно служа источниками как разочарования, так и счастья. Я ничего не стану говорить по ее поводу, кроме того, что у нее должен быть собственный координатор, и его отчет хранится где-нибудь в архиве. Скажу только, что когда он впервые танцевал с ней в клубе, когда провожал домой при первых звездах, когда они часами стояли по разные стороны плетня, я был почти спокоен.

Впоследствии я пережил четыре кошмарнейших года. Войдите в мое положение: я, имеющий семь тысяч лет от сотворения, привыкший перелистывать века, как страницы, могу вспомнить каждый день из тех, когда мы вместе с ним рыли окопы с бруствером, волочили мокрые ноги по снегу, перемешанному с грязью, когда я сбивал его с ног и накрывал его от пуль своим астральным телом, а над нами стригла воздух пулеметная очередь. Нас обоих засыпало землей от близких разрывов. Но это была та работа, которую я сделал хорошо. Да, я стоял рядом, когда он наводил прицел на другого такого же, с той стороны. Мне было стыдно, но, в конце концов, кто-то из нас делает свою работу лучше. Мы вместе сидели с ним за столом в переполненной прокуренной землянке над ржаным сухарем и стаканом с обжигающим пойлом, поминали друзей, и я латал дыры в своем астрале, а он наливался тем смертельно опасным чувством под названием «праведный гнев», из которого чьи-то другие руки, помимо моих, лепили то, что нужно было им. Они называли это «героизмом», и вот что я вам скажу — из этого тоже растут крылья. Правда, заранее не скажешь — какого цвета. Во всяком случае, из этих лет мой подопечный вынес твердое понятие о том, что он до конца дней своих станет называть добром и злом. И когда однажды в теплом цветущем мае этот ужас кончился, мой протеже достиг состояния, которое уважаемый ареопаг несомненно почтил бы самой высокой отметкой.

Наверное, мы оба исчерпали свой запас прочности. Маятниковое существование последующих двенадцати лет: город, завод, запах типографской краски, размазывающийся на свежем листе, враги и козни, возникающие неожиданно, громкие ереси века: то врачи, то юристы, то какие-то космополиты… Водки стало больше, и миссия моя в те годы свелась к тому, чтобы отвлекать его внимание, когда он готов уже был сказать что-нибудь не то, или стоять над его бесчувственным телом, когда он отдыхал в канаве, чуть-чуть не дотянув до домашнего аэродрома. Ничто, казалось, не предвещало возвышения духа, и я, каюсь, потерял уже надежду, когда вдруг в сумерки мой подопечный, уже не мальчик, выскочил во двор, и стоя там в толпе столь же возбужденных соседей, тыкал пальцем в яркую серебряную точку, перемещающуюся по синеве. На некоторое время газеты из моих врагов превратились в друзей. Я даже начал их читать вместе с ним. И этим парнем с чудесной улыбкой, которого буквально носила на руках вся Земля, мы гордились оба, так, словно он был ему сыном, а мне — протеже. Я знаю, разумеется, что отчет его координатора засекречен, но признаюсь, что ознакомиться с ним было бы одним из самых сильных моих желаний.

Были у нас взлеты духа, были. В этом смысле человечество не изобрело ничего лучше олимпиад. Мы затаивали дыхание перед телевизором, когда зажигался огонь, и плакали, не стыдясь, когда улетал резиновый Мишка. И готовы были вставать, когда звучала эта музыка со словами про «союз нерушимый». И не могли даже представить себе, что скоро те же самые слова станут вызывать пренебрежительные ухмылки.