Марго Ланаган - Лакомые кусочки

Есть что-то особенное в ночных разговорах, когда обрывки сна витают над головой, когда каждую фразу разделяет долгое молчание, а за окнами ровно дышит спящий город. Ночь побуждает открыть правду, извлечь ее из глубокого темного колодца — ту правду, которую в другое время ты тщательно охраняешь, заслоняешь ладонями и, запинаясь, что-то невнятно бормочешь, щадя и себя, и окружающих.

— Я помню, как ты говорил о ней в первый раз.

— Да.

Перед моими глазами вновь встала Лига, стирающая белье в ручье — в расцвете красоты, примерно в том же возрасте, в каком сейчас Тодда. Я подумал о том, как искажаются в сознании мужчины ощущения, которые он испытал в облике зверя, в медвежьей шкуре. Немного спустя до меня вдруг дошло, что Тодда замерла в испуганном ожидании.

— Тебе не надо волноваться, — успокоил ее я и положил руку ей на бедро. — У нас с тобой есть гораздо большее: наши дети. Не забывай, ты — моя жена, я выбрал тебя.

— Мне не хочется думать, что ты женился на мне вынужденно, только потому, что она была недоступна, — тихо промолвила она.

Видите? В ночной тишине можно обнажить самые потаенные чувства — а моя жена знает, как правильно высказать ту или иную думу, — и тогда они останутся в воздухе тонкой дымкой, никому не причиняя вреда, и о них можно будет поразмыслить спокойно.

— Тодда, меня никто не вынуждал жениться на тебе. Каждый новый день, прожитый рядом с тобой, — радость и откровение для меня. Будь у меня сейчас выбор, я бы не вернулся в тот мир, поверь.

— Не вернулся бы?

Я снова воскресил в памяти прежние дни.

— Нет.

Озел тихонько, требовательно чмокнул губами. Сомнения Тодды прозрачным туманом обволокли ночную тьму.

— Слышишь меня, милая? Я сказал нет. — Моя рука скользнула выше по ее бедру.

— А… когда она появилась здесь? — промурлыкала жена. — Когда вышла из другого мира и ты впервые увидел ее? Что ты почувствовал, Давит?

— Облегчение. — Я улыбнулся.

— Я тоже, — мелодично рассмеялась Тодда. — А ты почему?

— Потому что разобрался в себе и понял: она уже не пленяет меня так, как раньше, и я беспокоюсь только о том, чтобы ей и Бранзе было не страшно в настоящем мире, чтобы они смогли устроиться здесь как следует.

— Конечно, меня это не красит, но я все-таки была довольна…

— Так-так, и чем же? — Я легонько похлопал Тодду по ноге.

— Тем, что она постарела. Сперва я приняла за нее Бранзу и подумала: «Какая красавица! Все, Давит уйдет к ней». Может, так и есть? Как ты относишься к Бранзе?

— Тодда, я знал ее совсем малышкой! Мне не пристало думать о чем-то ином кроме того, что девчушка стала совсем взрослой. Милая, продолжай. Ты поняла, что обозналась и?..

— …обрадовалась. Я обрадовалась, что она немолода и уже годится в бабушки. Нет-нет, годы не измучили ее заботами и не сделали уродливой. Она по-прежнему красива, но…

— Уже не та девушка, которую я встретил.

— Да. Потом ко мне пришла другая мысль: «Меня ведь тоже ждет старость. Каково это, когда молодые женщины облегченно вздыхают, глядя на тебя? Что я буду чувствовать, когда мой муж перестанет испытывать желание к своей постаревшей жене?

— Обещаю, этого не случится.

Слова вырвались у меня так горячо и быстро, что она засмеялась. Я прислушался к дыханию Озела. Малыш почмокал губами, полуразбуженный моим голосом, и опять погрузился в свои молочные сны.

— Перенесу-ка я его в другую комнату, — шепнул я Тодде, — чтобы без помех заняться тем, чем мужья занимаются с женами. Надо спешить, пока ты совсем не состарилась!

— Да уж, — улыбнулась она. — Лучше не откладывать это дело в долгий ящик.

Я проснулся еще до рассвета и потряс за плечо Ноэра, который всю ночь обливался слезами, да так и уснул прямо на земляном полу, положив голову мне на колени.

— Мне надо идти, — сказал я. — Скоро начнется ритуал погребения костей. Хочешь со мной?

Опираясь на локти, Ноэр сел и, щурясь, принялся озираться вокруг с бессмысленным видом, точно его треснули по голове дубинкой.

— З-зачем?

— Это вроде похорон.

Ноэр поднял на меня мутные глаза и промычал в пьяном полубреду:

— Нет, Баллок, н-не могу. А ты иди. Отдай за меня… последнюю дань.

Я поднялся на холм и присоединился к шествию охотников, которые несли останки медведицы — ее кости, выбеленные и вываренные, раздробленные ради того, чтобы извлечь мозг; гигантский череп, мослы и хребет. Охотники унесли мешки с гремящими костями прочь из города, на вершину Горы, и там зарыли в землю, а сверху положили огромный валун, который нужно будет откатить следующей весной, чтобы освободить медведицу. Вольфхант прочел длинную молитву — в ней он говорил о медвежьей силе, которая перешла к людям, съевшим мясо, о грозности и свирепости медведей. Все это было ужасно. Я чувствовал ужас, как чувствовал бы его Ноэр-который-побывал-в-ее-лапах, и даже выпитый накануне эль не мог заглушить мой страх.

Когда церемония завершилась, все двинулись в обратный путь. Я шел и глядел на город, раскинувшийся внизу. Я знал, что должен считать его своим домом, но после того, как провел ночь в мыслях Ноэра, Сент-Олафредс казался нелепым нагромождением строений. Я видел странное место с извилистым лабиринтом улиц, тесных, чересчур многолюдных, где мы, беззащитные люди, лишенные шерсти и вынужденные натягивать чужие шкуры, спешим, толкаемся и кружим в бессмысленном танце влечений и раздоров, привязанностей и неприязней. Мы слишком много думаем и просчитываем. Я предпочел бы бродить среди деревьев и слушать их шепот, более осмысленный, нежели наши громкие разговоры; городской суете предпочел бы неспешное одиночество. Я мечтал быть лесным зверем, диким и свободным, что следует зову природы и волен ни в чем не оправдываться.

Однако вернуться в лес я не мог. Мой друг нуждался во мне. Он страдал и ждал меня где-то там, в этом человеческом муравейнике, лишь иногда забываясь тяжелым сном. Время пришло: я должен разбудить его, проследить, чтобы он вымыл тело и очистил душу. Потом я пойду к себе домой и тоже лягу спать. Может быть, когда я проснусь, гнев, боль и колдовские чары развеются, и жизнь уже не покажется мне столь пустой и печальной.

Мисс Данс привязала сумку к седлу и быстро вернулась. В ее точеном лице Эдде по-прежнему мерещились очертания черепа. Чародейке удалось поспать всего час или два — всю ночь она отвечала на одни вопросы и задавала другие, несколько раз беседовала с Лигой и Энни наедине.

— Что она от тебя хотела? — с утра первым делом спросила Эдда свою мать.

Лига выглядела печальной, но спокойной, хотя и сильно постаревшей по сравнению с тем, какой Эдда ее помнила.

— Ничего особенного, — ответила она.

— Решила устроить мне взбучку, — со смехом сообщила госпожа Энни, на ходу стащив один из белых хлебов, которые испекла Эдда. — А перстней-то у меня на пальчиках уже нет. У-у, как больно было!