Лея Любомирская - Живые и прочие

— Пан полковник… а вы слышите?

— Что?

— А вот: тум… тум…

— Слышу.

— И как думаете… что это?

— Точно не могу сказать… но вы сами подумайте, панно… под нами — твердь!

— Небесная, ага, — отозвалась панна, как в школе на уроке.

— То-то и оно, — вздохнул полковник. — Чего угодно я ожидал, признаюсь… но это… невероятнее даже и Луны, из сыра сделанной. Вон наша Луна, панно! — И он указал на огромный сияющий кратер, на золотой столп. — То пыль светится. Луны, моя панно, вовсе нет, это огромная ровная дыра в нашей славной Небесной Тверди. А воон там, видите, — полковник протянул руку к горизонту, — вон там вроде бы что-то темное, я не сомневаюсь, что это заслонка, которой время от времени закрывают сию дыру. Возможно, если отправиться пешком по Тверди, то можно и саму Мировую Ось сыскать, должна же Сфера иметь крепление!

— Ой, а мы пойдем ее искать, да? — спросила панна тоненько, как девочка.

— Нет, не пойдем мы ее искать, — хрипло отвечал полковник, кидаясь мимо панны и погружая ее в вихрь небесной пыли, от которой нестерпимо зачесалось в носу. — Мы… будем… ловить…

«Уточку»! Ну конечно, лишившись немалой тяжести своих пассажиров, «Небесная Уточка» плавно дрейфовала куда-то в необозримые просторы Вселенной. Далеко, впрочем, не уплыла: разреженный воздух не способствовал плавучести, да и полковник успел схватить причальный конец. Они вдвоем с панной стали шарить в пыли, ища, за что бы закрепить канат, соприкоснулись пальцами, с минуту глядели друг на друга, тяжело дыша.

— Пустое дело, панна, — вымолвил Грыцюк, садясь прямо на Твердь. — Ведь тут ничего не растет, это не Земля наша милая, живая. Тут все гладкое. Рукодельное.

Последнее слово он сказал с такой горечью, что панна встрепенулась.

— Ну так… пан полковник… разве ж не сказано, что сотворена была Твердь Небесная?

— Та сотворена ж, — с досадой отозвался Грыцюк, ударяя кулаком по ровной, гладкой поверхности под слоем вечной пыли. — Теперь вот и колышка причального забить негде… И Луны, сами ж видите, панно, никакой нет, одна видимость. И где вообще он, этот… ну, Создатель-то?

Панна не испугалась речей полковника. Она пересела поближе, заглянула ему в лицо и спросила тихо:

— Вы потому плакали?

Полковник сухо закашлялся и, кажется, кивнул. Сдавленным голосом пояснил:

— Сам не знаю, панна, чего я… Как увидел это все-столь явно от земной жизни нашей далекое… и пустота тут, ничего нет. И никого. Так и будто меня кто за горло схватил… Не думал я, что…

— То у вас… от воздуха редкого горло перехватило, — отвечала панна все так же тихо, ласково. — А что нету тут никого, ну так и что же? Кто нам небо сотворил, разве ж поставлен нас тут ожидать? Или надзирать над нами? Наверное, как Твердь Небесную сотворил, Солнце да воду с ветрами, отделил себе землю от вод… ну и дальше пошел, ведь там еще и другие небеса, наверное, есть, а, пан Гай, как вы думаете?

Полковник поглядел в мерцающую пустоту над небом.

— Думаю, что есть, — сказал он серьезно. В голосе его звучало облегчение. — Мудрая вы женщина, моя золотая панна.

Панна смущенно улыбнулась и полезла из-под «Уточки». Выпрямилась, приложила ладонь козырьком к глазам.

— Хоть и пусто тут, и пыльно, — она чихнула, — а все же, скажу вам, пан мой полковник, какая же красота! Никогда не забуду. Спасибо вам, что я такое увидела…

— Да что ж меня благодарить-то, панна, — ворчал полковник, — сами вы вполне постарались… не выкидывать же было вас за борт…

На самом деле он не то хотел бы сказать, сердце его полнилось открывшейся вдруг нежностью, и тяжесть пустыни больше не лежала на нем… Но панна и не расслышала, кажется. Она снова жадно оглядывала открытую Вселенную и даже, кажется, принюхивалась.

— Пан полковник, — тихонько позвала она, — кажется мне, что ли, что оттуда малиною пахнет?

Полковник тоже зашмыгал носом. Он много лет курил, но даже его табачный нос ощутил — и впрямь, пахнет. Из Вселенной слабо тянуло острым запахом механической мастерской — солидолом, стружкой, окалиной… и малиной.

В том не было сомнений. А даже если и были — то и ну их к лешему, подумал полковник.

Вселенная пахала малиной. И мастерской. Живыми запахами. Жизнью.

Не выпуская из руки причального каната, полковник осторожно подошел к панне Дарине и обнял ее свободною рукою за плечи. Панна не отстранилась.

— Мы ж туда тоже полетим, да, Гаю? — сказала она, не называя его больше полковником.

— Полетим, Дариночко, — отвечал ее Гай, — не прямо вот сейчас, конечно, но как только вернемся — будем снаряжаться, чтобы дальше полететь.

— Как хорошо, — выдохнула Дарина. — Вот это будет у нас путешествие… свадебное. — Она покраснела и спрятала лицо в отвороты куртки своего полковника.

— Да, моя радость, — сказал полковник и поцеловал невесту на самом краю Вселенной. — Отличное будет путешествие.

— Вот и славно, — сказала она, сияя, как звезда. — А пока пусти меня, мой Гаю, надо на обратную дорогу чаю, что ли, попить.

Нас шестеро. Шесть человек относительно взрослых людей, а одному даже двадцать девять. Его зовут Дед, и у него есть любимая девушка, которую мы все почему-то называем на «вы» и по имени-отчеству. Наталья Владимировна. Она музейная, работает реставратором в отделе фондов. Наш старый Дед преподает нам на истфаке. Мы — это выросшие в летних экспедициях школьники, ставшие вдруг Дедовыми студентами. В этой экспедиции мы закрываем сезон. Наша задача — после отъезда основного состава упаковать сколы и отщепы и законсервировать раскоп. Это не сложно, но довольно скучно и муторно. Никаких находок. Никакого веселья. Только работа. Работа отчасти плотницкая, отчасти огородная, отчасти — тупая. Нам скучно, нам жарко, нам сыро, нам холодно. Нам страшно.

Вот уж куда мы никогда не любили ездить, так это под Покровку. То ли дело Ботай. Там красота; там — да, а здесь — нет. Голая степь, ровный горизонт, все одинаковое. Да плюс обязательно какая-нибудь гадость. В одно лето случилась дохлая корова в десятке метров от южной границы раскопа — приезжаем, а тут здрасьте вам: ни вздохнуть, ни продохнуть. Кому ни расскажешь, все только плечами пожимают: ну корова, ну дохлая, ну и что? А ты попробуй избавься в степи от полтонны гниющего мяса, когда ни экскаватора в ассортименте, ни опыта по ликвидации трупов. Только солнце над головой, делающее атмосферу еще более невыносимой, хотя казалось бы — куда уж хуже. Посланные за помощью вернулись к вечеру с пустыми руками: председатель совхоза «Покровский» пообещал прислать на следующие сутки бульдозер, и весь остаток дня мы детализировали масштабы завтрашнего бедствия. Нам почему-то представилось, что бульдозер будет ездить по корове до тех пор, пока не раскатает ее в блин, после чего с ней все равно придется что-то делать. Даже гуманитариям было ясно, что площадь коровы увеличится пропорционально уменьшению ее диаметра, но среди нас нашлись и математики, назвавшие приблизительно-точную цифру (0,8 гектара). Почти квадратный километр, покрытый тонким слоем падали, — вот чего не хватало нам для полного счастья. Некоторые девочки плакали; абсолютно никто не распаковал рюкзака. Под утро кое-как уснули. Поставив наспех одну-единственную палатку (правда, самую здоровенную: в ней предполагалось быть камералке) в километре от раскопа, мы набились в нее битком и, погоревав еще пару часов, полегли на рюкзаки. А когда проснулись, выслали на раскоп разведчиков. В нас появилась надежда, что корова за ночь рассосалась как-нибудь сама. Разведчики вернулись растерянные: коровы действительно не было. Не было и следа от бульдозерных траков — лишь место вчерашней лежки трупа оказалось густо присыпано известью, да трава вокруг выглядела так, как будто на ней долго сидела чья-то гигантская задница.