Лея Любомирская - Живые и прочие

— Паны острословцы, я вашу шутку оценил. Я полагаю, чужой сыр и чужое сало кушать всегда приятно. Но нет, я не надеюсь повстречать на Луне молочные реки и кисельные берега. Я опираюсь на науку, а наука провидит иные пределы возможного, вам, судя по всему, не слишком понятные. И я намерен их достичь — и по мере сил расширить. Что же до консистенции матушки Луны, то я уверен, — тут он повернулся и стал размашисто писать на доске, — что сие небесное тело достаточно твердое, чтобы нога человека могла запечатлеть на нем свои следы.

И подписался.

Тут сверкнул магний дежурного фотографа, и снимок запечатлел коренастую набыченную фигуру полковника на фоне надписи: «Полагаю, что в силах человека ступить на Луну, ибо она твердая. П. В. С. Г. Грыцюк».

Домой полковник возвращался в приподнятом настроении. Отлет, можно сказать, был назначен, сроку оставалось около недели. На проверку и настройку рулей и горелки времени много и не понадобится. Лишь бы оболочка была уже готова…

После столичной суеты и шума полковник наслаждался малолюдьем на перроне, и даже то, что не каждый фонарь вдоль дороги от станции к дому светил, его не огорчало. Он решил не брать авто, пошел пешком, на ходу поглядывая с улыбкой на прибывающую Луну над левым плечом.

— Пан полковник…

Грыцюк замедлил шаг и подобрался. В тени что-то слабо блеснуло. Полковник остановился.

— Кто там?

— Та это ж я, Топилко, прошу прощения за беспокойство. Я ж как раз форсуночку вам приносил, а ото на смену иду.

Форсунку полковник, точно, заказывал наново у механиков в железнодорожных мастерских: нужно было уменьшить размер отверстий… Бригадир Топилко, один из немногих в Манивцах, относился к полковниковой затее с пониманием.

— Спасибо, — отвечал Грыцюк. — Я ж вам за работу заплатил?

— Та что вы такое говорите, — засмеялся Топилко, — конечно, сразу ж заплатили. От они вас там, в столице, укатали совсем?

— Не так оно просто — меня укатать, — заметил полковник. — Пошумели и разошлись. И вообще, Топилко, все сладилось хорошо. Неделя еще — и отправляюсь. Мне бы ваша помощь была нужна весьма — горелку наладить, подвижную часть еще раз просмотреть.

Топилко, выйдя к тому времени из тени, округлил глаза и хлопнул себя по карманам:

— От это дела! Та ну… пан полковник… ну конечно! Ну такое говорите… Уже? Через неделю?

— Уже. Ну как, получится у вас?

— Та конечно… Ну если что, подменюсь там с хлопцами… От если бы еще вы меня и с собою на Луну взяли! Так не возьмете ж?

— Нет, не возьму, и просить нечего. Машина на одного. А подмениться на работе — это хорошо, если получится, буду очень рад.

— Завтра прямо утречком со смены к вам приду. — Топилко радостно потирал руки и от волнения еще сильнее благоухал соляркой и домашней колбасой. — Ну, я тогда побёг. Доброй вам ночи.

И он в самом деле побежал, торопясь успеть к гудку, и на ходу подпрыгивал и сам гудел от избытка чувств не хуже, чем маневровый паровоз.

Полковник был счастлив. Это не совсем приличное для его лет счастье, должно быть, ярче осветило швейную мастерскую, где панна Дарина будто бы и не вставала из-за машинки с той минуты, как пан Грыцюк уехал в столицу. Белый шелк все так же громоздился вокруг, только его было больше, очень много белого шелка.

— Ой, пан полковник, вы уже вернулись. А я вот… видите… не успела немного.

«Это ничего», — хотел сказать Грыцюк, размягченный тем, что после стольких лет глухой упорной борьбы все наконец-то складывается и решается, но слова нашлись совсем другие.

— К следующей пятнице бы нужно закончить, панна Дарина, — сухо заметил он.

— К пятнице, — повторила домоправительница, и переменчивый свет лампы бледной тенью упал на ее лицо. — Хорошо, пан полковник, я поняла вас, ступайте отдыхать, а ужинать хотите — там на столе хлеб свежий, молоко — рушничком накрыты…

В среду панна Дарина расправила плечи, распрямила затекшую поясницу и неверными от утомления шагами вышла из мастерской. Она позвала жену механика, Топилкову Ганну, и вдвоем они весь остаток дня в среду и до обеда в четверг складывали и собирали огромную оболочку по линиям швов, ползая по ней с подоткнутыми юбками, точно поломойки.

— От матерьял-то какой, прямо хоть платье в церкву шей, — ворчала Ганна. — И не порвется, и сносу нет. У тебя отрезика не осталось, часом?

— Не осталось, — отвечала Дарина. — И то своего еще добавить пришлось.

Закончив с оболочкою, панна Дарина отдыхать не ушла, а приготовила полковнику и Топилке обед: всю неделю они кормились Ганниной стряпней, надо же и честь знать. Когда полковник уже и чаю выпил, и пирожкам с вишней воздал, что положено, и покурил на свежем воздухе — словом, когда уже пора было ему возвращаться в амбар и там что-то еще доделывать и докручивать с неутомимым механиком, панна Дарина вошла на веранду.

— Пан полковник. Задержу вас на пять минут.

«Как она устала, бедная», — подумал Грыцюк, — панна была бледна, даже голос у нее был какой-то бесцветный. Он хотел было усадить ее в кресло, но домоправительница сурово покачала головою, и оба остались стоять.

— Пан полковник, вы завтра… улетаете.

— Точно так, моя панна, и…

— Ну так вот. Я пришла попрощаться.

Полковник задрал бровь.

— Мне… нужно уехать.

— Так срочно?

— Да. Завтра утром.

Полковник растерялся. Он привык к панне Дарине, привык, что она всегда тут: только окликни — отзовется, руку протяни — а в ней уже и пирожок или вареник, или кружка свежего молока, или чашка крепкого чаю. Надежная, да что там — незаменимая панна Дарина, уже почти родная… А он-то собирался ей перед отлетом сказать, как он благодарен, при всех собирался — мол, если бы не ваша верность да труды… Вся картина завтрашнего торжества как-то потускнела в воображении полковника.

— И что ж за надобность такая, моя панна, — с досадой сказал он, и поперхнулся даже, и охрип, — видно, важнее нашей с вами минуты радости…

— То ваша минута радости будет, — тоже не в полный голос отозвалась панна Дарина.

Углы губ у нее опустились, выглядела она совсем усталой. Полковник жалел ее, и себя вдруг стало жалко… Нет, неправильно это было — ей уехать сейчас.

— Напрасно вы так говорите, панна. Без ваших рук, без вашего участия… да разве ж бы я… разве ж всё бы так… А, да что говорить. Если уж вам так нужно…

Она кивнула.

— Не могу вам в том препятствовать. — И полковник церемонно наклонил голову.

— Спасибо, пан полковник, — тихим, почти нежным голосом отвечала панна Дарина. — Доброй вам ночи и доброго полета.

И вышла, оставив полковника в смутной растерянности и с тяжестью на сердце. «Не сказала ведь, куда едет и надолго ли, — подумал Грыцюк. — Так говорила, будто не вернется… или думает, что я не вернусь?» Ох, панна, панна. Но нет, не может быть. Да и не таков полковник Грыцюк, чтобы предательские слова (какие слова, она же ничего как раз и не сказала), да еще женские, могли бы его сбить с толку. Отогревая враз застывшее сердце ладонью, он походил туда-сюда, вытряхнул золу из трубки и побрел в амбар. Там на ящиках из-под измерительных инструментов храпел Топилко. Полковник посмотрел на список дел, примерился было ключом к шейке манометра, но рука соскользнула. Грыцюк покачал головой, присел на упаковочную солому рядом с механиком. Пять минут спустя они уж храпели на два голоса.