Гленда Норамли - Звезда надежды

И Карасма, в порыве неудержимого гнева, рванул нить леу, обвивавшую шею Квирка.

— Не смей! — взвизгнула Керис.

Разрушитель побледнел, слишком поздно осознав, что наделал.

Мгновение Квирк стоял с ничего не выражающим лицом, как будто ничего не случилось. Затем его голова скатилась с плеч: рассекшая плоть нить леу была так тонка, что сначала даже не выступила кровь. Один кошмарный момент тело Квирка стояло неподвижно; потом из раны хлынула кровь, и Хамелеон упал.

И гнев Даврона вырвался наружу.

Он втянул в себя леу, окружавшую Карасму, со всей ее злобностью и мерзостью. Струя, как разматывающаяся с клубка нитка, устремилась к проводнику, быстро уменьшая лужицу у ног Разрушителя.

Тот попытался остановить ее, но близость стабильности ослабила Карасму, поставила его на грань безумия; к тому же нарушение закона вселенной тоже начинало сказываться: ведь Разрушитель убил дитя Создателя.

И все же он сопротивлялся. Мгновение силы были равны; леу вибрировала между борющимися, как туго натянутая струна. Борьба шла между сущностью, которую призывал к ответу Закон вселенной, и человеком, гнев которого питали все его невосполнимые утраты. Оружием в этой схватке была не грубая сила, а воля.

— Создатель! — воззвал Даврон голосом человека, слишком долго лишенного надежды и утешения. И леу двинулась — в сторону Даврона.

Извечная битва между Хаосом и Порядком разыгралась снова, и на этот раз Хаос проиграл.

Владыке Карасме Разрушителю остался единственный выход. Он ускользнул в другие свои владения, в Хаос, лежащий за пределами мира, и так освободился от хватки Даврона.

Его бегство разорвало воздух и сотрясло землю. Под его стопами твердь раскололась, и тело Хамелеона рухнуло в разлом. Разрушитель взвился к небесам черной молнией, оставив после себя запах горечи, который чувствовался в воздухе еще долго. Карасма исчез, скрылся в изначальном Хаосе, где и принялся зализывать раны, оставив мир Создателю.

Сияло солнце, зеленела трава, примятая ногами Керис, — и оставалась примятой, когда девушка пробежала по ней к Даврону.

Она обняла его, прижавшись щекой к щеке, впервые без страха и боли коснувшись его тела.

— Даврон!

— Я тут. Чуть живой, но тут.

— Мне кажется, тебе следует избавиться от леу, которую ты впитал. Она слишком полна скверны.

— О Создатель, конечно, иначе она меня убьет. Дай мне минутку отдохнуть, и пойдем к Извилистому. Там я заменю леу.

— Ты уверен, что такое тебе по силам? Твои ожоги…

— Полечи меня, любимая. Мне нужна твоя помощь. Ожоги болят.

— Но я не знаю, как это сделать!

— Отдай мне свою леу. Думай о ней как о бальзаме, дай ей целебную силу и направь на меня.

Керис сделала, как он сказал, изо всех сил стараясь исцелить раны и ожоги; однако в глазах любимого она видела другое страдание — и его смягчить ей вряд ли удалось бы. Склонившись над Давроном, она тихо заплакала. Это были слезы печали, облегчения, скорби по погибшим. Она плакала по Даврону, по Квирку, по всему, чего все они лишились.

— Как жаль… — прошептал Даврон, думая о Хамелеоне. — Все случилось так быстро! Как ты думаешь, он и вправду лишился рассудка — или намеренно провоцировал Карасму, зная, чего может этим добиться?

— Он… он знал, что я собираюсь сжечь карту. Знал, что может при этом погибнуть, и все же остался. Он был мужественным человеком. Разве можно после этого считать его безумцем? Кто знает… Но мне кажется, он понимал, что делает… — Голос Керис оборвался, ее душили слезы.

Даврон прижал ее к себе, и девушка спрятала лицо у него на груди.

— Керис, я не знаю, буду ли в силах жить, — прошептал он. — Та деревня, Даунбрик… Что я с ней сделал…

— Ты не сделал ничего, что пятнало бы твою честь, — твердо ответила Керис. — Преступление совершил Карасма. А ты… вы с Квирком… вы отправили Разрушителя прочь, к началу времен. Сколько людей благодаря этому не умрут молодыми? Сколько не станут мечеными? То, что вы совершили сегодня, восстановило равновесие. А насчет того, что ты не в силах жить… Уж не думаешь ли ты, что я тебя так легко отдам? Даврон, перед нами теперь лежит будущее! Я впервые смогла тебя обнять! И теперь ты сможешь видеться с дочерью, заботиться о ней, любить ее. Может быть, нам даже удастся найти твоего сына — так что не говори мне о том, что не сможешь жить!

Керис улыбнулась Даврону и стиснула его руку, потом показала ему на переплетенные пальцы.

— Посмотри, — прошептала она. — Посмотри и попробуй сказать мне, что ты хочешь умереть.

Керис была так довольна собой, что Даврон не выдержал и рассмеялся.

С этого началось выздоровление Даврона Сторрийского.

Мелдор опирался на перила галереи, окружавшей зал приемов. Щиты с картами давно уже были оттуда убраны, и теперь их сменили кресла для участников будущей церемонии; в дальнем конце зала в ряд были установлены десять тронов. Мелдор не мог видеть того, что происходит внизу, но обостренные чувства говорили ему, что некоторые Благородные и церковники уже прибыли. Уже велись разговоры, и Мелдор с легкостью различал голоса. «Всюду пестрота, — злобно ворчал кто-то, — не следовало бы допускать…» Слова сопровождались позвякиванием колокольчиков на столе наставника. Мелдор, если прислушивался внимательно и прибегал к помощи леу, мог даже расслышать шарканье щетки, которой слуга чистил бархат тронов. Скоро Рагрисс Раддлби против воли займет, один из них — рядом с маркграфом Звезды Надежды. Мелдор ощутил совсем не пастырское злорадство.

Через минуту дверь позади него распахнулась. Старик не знал, что кому-нибудь известно о его присутствии на галерее, и насторожился. Впрочем, беспокойство тут же сменилось радостью.

— Керис! — воскликнул Мелдор. — Дорогая моя, как я рад, что ты приехала! Даврон тоже здесь?

— Да, конечно. — Керис подошла и встала рядом, глядя в зал. — Он где-то там, внизу. И не говори мне, что ты этого не знал. Мелдор лукаво улыбнулся:

— Ну да, знал. Его леу я чувствую за пять сотен шагов. Но скажи мне — как он? Как он выглядит? Голос Керис зазвучал более мягко.

— С ним все хорошо. А сегодня он просто великолепен: в алом и черном бархате и с таким количеством золота, что и колокольчик не поднимет.

— Ах… Ну, полагаю, он хочет дать пощечину церкви. Керис рассмеялась:

— Конечно! Ему… ему трудно примириться с твоими намерениями, маркграф. Ты же знаешь: его чувства по отношению к церкви… неоднозначны, скажем так.