Дмитрий Скирюк - Руны судьбы

— Выпейте, sebor десятник, — сказал он, протягивая ему флягу. — Выпейте. Похоже, нам предстоит долгая охота. Кто знает, чем она кончится...

Внезапно послышался стук — это Анхель перехватил свой кинжал и с размаху всадил его в середину стола, прямо в гущу колоды, рубашками кверху рассыпанных карт. Оглядел всех остальных, неспешно пошатал и выдернул засевший в дереве клинок.

На острие ножа застряла карта.

Туз пик.

Пробитый.

Родригес нахмурился, пригладил пальцами усы и нахлобучил шапку. Сплюнул.

— Не к добру, — сказал он коротко, подхватил свою алебарду и вышел вон.

Холод и ветер.

Ветер и холод.

Всюду были только они.

Под чёрными дождями цепенело тело, и Фриц шёл, уже не думая, куда идёт. Он просто шёл. Одежда его обтрепалась. Он сделался расчётливым и наглым, и уже нисколько не стесняясь, протягивал в трактирах руку за подачкой, бесшабашно глядя прямо посетителям в глаза, злой и голодный как крысёнок.

Никто из тех, кто знал его по Гаммельну, теперь не смог бы в нём признать того Фридриха Брюннера, каким он был ещё совсем недавно. Его гоняли и пытались бить, но Фридрих возвращался. Возвращался, чтоб украсть, чтоб подработать, чтоб продать сворованное в других деревнях. Теперь он воровал, уже не опасаясь, что его поймают и побьют. Бывало всякое. Уроки Шныря не прошли даром. Страх стал его оружием. Страх подгонял его, усиливал чутьё и зрение, страх помогал открыть засов при помощи кинжала, найти укромную лазейку на ночь, распознать ловушку и вовремя смыться, если дело начинало пахнуть жареным. В этом деле не раз и не два ему помогали знаки «азбуки бродяг» на стенах и заборах.

Но были и другие перемены. Теперь, если Фриц не знал, куда ему идти, то просто замирал на перекрёстке, затаив дыхание, раскинув руки, словно флюгер, и полузакрыв глаза, стоял и слушал, что ему подскажет странное холодное чутбё, которое с недавних пор проснулось в нём. Оно вело его, как стрелка компаса, и было чем-то сродни его уменью зажигать свечу словами; оно всегда подсказывало путь.

Правдивый?

Ложный?

Он не знал, и потому не верил. Проверять, однако, не было возможности — семь призраков с монахом во главе преследовали его каждую ночь во сне, и Фридрих вскакивал наутро, чтоб продолжить путь, храня за пазухой свои сокровища — кинжал по имени Вервольф и жёлтый, поистёршийся на сгибах и углах листок с портретом травника. Иногда Фриц глядел на него, когда было особенно трудно, разговаривал с ним, и ему становилось спокойней. Травник ждал его; почему-то Фриц был в том уверен. И поэтому он шёл, упрямый, грязный, с непокрытой головой, и дороги верста за верстой ложились под его босые пятки.

Всё равно обратного пути ему не было: позади него не оставалось ничего.

Только холод и ветер.

Ветер и холод.

Он шёл.

Наутро снег утих. Мир побелел совсем уже по-зимнему, и пускай в холодном воздухе ещё не чувствовалось морозной сухости, ясно было, что зима уже не за горами.

Было тихо, лишь шумел водопад у каменной чаши. Луч утреннего солнца бил в окно, окрашивая комнату зелёным сквозь бутылочные донца, и когда Золтан выглянул наружу из-под одеяла, дом имел самый странный вид, какой только можно себе представить.

Усталость и невзгоды миновавшего дня сделали своё: остаток ночи Золтан проворочался на нарах, но уснуть не смог, лишь впадал время от времени в тяжёлое глухое забытье.

Что касается Жуги, то он, похоже, не ложился вовсе. Как только удалось немного успокоить девушку, он загорелся мыслью истопить ей баню, и до самого рассвета топал за стеной, таская воду и дрова. Об ужине все как-то незаметно забыли. В соседней комнате оказалась не то старая кухня, не то в самом деле баня (интереса ради Золтан заглянул туда). Там были печка с каменкой, большой котёл и даже лавки, вот только старый деревянный водосток давно разрушился, швы разошлись, доски прогнили; вода сюда не поступала. Всё то время, пока травник возился с плитой, девушка недвижно сидела на кровати, закутавшись в одеяло, и лишь бросала изредка в сторону Золтана опасливые взгляды.

Чуть только печка протопилась, она сгребла в охапку свою одежду и удалилась мыться, затворившись в бане изнутри. Из-за двери донёсся плеск воды. Зашипел пар. Золтан потянулся и зажмурился. «Самому потом помыться тоже, что ли?» — вдруг подумалось ему.

Старею...

— Не угорит? — участливо поинтересовался он, лишь теперь садясь и опуская ноги на пол. Раньше встать он не решался, опасаясь, что испугает этим девушку ещё сильней.

— О ней позаботятся, — также загадочно, как в прошлый раз о лошади ответил травник.

Золтан нахмурился. Потянулся за сапогами.

— Она что, боится меня?

Лис поднял взгляд. Усмехнулся. Золтан молча и сосредоточенно всматривался в его лицо, ища следы тех перемен, что произошли за эти годы.

Жуга изменился мало. Добавилось морщинок возле глаз, грубее стала кожа, складка залегла на лбу. Старый-престарый шрам на виске стал почти незаметен. Усмешка у него, однакоже, осталась совершенно прежняя — ни добрая, ни злая, такая, словно бы он знал чуть больше собеседника, но говорить ему об этом не хотел.

— Ты себя в зеркале видел? — спросил вдруг травник.

— Нет... А что? Хвост у меня что ли вырос?

Рыжие брови сошлись.

— Не шути так.

Он встал, прошёл к камину, отыскал среди россыпи безделушек маленькое зеркальце, подышал на него, потёр о рубаху на груди и протянул Золтану:

— На.

Глаза того изумлённо расширились. В следующее мгновенье он схватил зеркало обеими руками и весь подался вперёд.

— Аллах милосердный... — выдохнул он, коснулся щеки и тотчас же торопливо отдёрнул пальцы, словно боялся обжечься или продавить ненароком кожу. Перевёл взгляд на Жугу. — Что... это?

Было от чего удивиться, даже — испугаться. Кожа Золтана была мертвенно-бледной, как у мертвеца, под ней синели вены; губы посерели, на лбу выступил пот, глаза с кровавой жилкой лихорадочно блестели. Двухдневная щетина и обгоревшие волосы дополняли открывшуюся его взору картину и очарованья ему, естественно, тоже не добавляли.

— Жуга, что это?!

— Та дрянь, которой ты хлебнул. Ладно, что хоть вовремя додумался срыгнуть обратно. Да и то, наверное, не спал сегодня, а?

Золтан отложил зеркальце, сложил ладони на коленях и некоторое время сидел неподвижно, стремясь унять сердцебиение. Сглотнул тягучую, вдруг набежавшую слюну.

— Что у тебя здесь происходит? — спросил он тихо, глядя вниз. Руки его подрагивали. — Что было на той поляне? Кто эти «они», о которых ты всё время говоришь, Жуга?

— Потом объясню, — уклончиво ответил травник. — Это долгий разговор. Да не дёргайся ты так! Я же сказал, что объясню. Мне тоже надо собраться с мыслями. Слишком много всякого разного случилось в последние дни. Глотни вина, прогуляйся, проветрись. Лошадь, вон, свою сходи проведай. Я пока завтрак приготовлю.