Дмитрий Скирюк - Руны судьбы

— Не возражаю, — сказал он. — Но на содержанье я тебя взять не могу.

— Спасибо, — выдохнул тот. — Не надо брать. Я не гёз, мы только что убрали урожай, у меня... Я сам о себе позабочусь.

Киппер пожал плечами: если уж брат Себастьян одобрил, то ему-то и подавно всё равно.

Родригес смерил взглядом парнишку. Сплюнул.

— Тебя как звать-то? — спросил он.

— Михелькин.

— Михе... Нет, compadre [30] Приятель (исп.) , это слишком длинно. Будем звать тебя — Мигель.

Тот не решился возражать, и отряд, увеличившись на одного человека, двинулся дальше.

Холодным утром, день спустя после того, как Золтан хмуро оседлал коня и съехал прочь, Жуга принёс девчонке башмаки. Ялка глянула на них и онемела. Осторожно взяла, повертела, пощупала внутри, поднесла к лицу, вдыхая терпкий кисловатый запах свежевыделанной кожи. Подняла взгляд.

— Это... мне?

— Тебе, конечно, — усмехнулся травник. — Кому же ещё?

Васильковые глаза его искрились, словно снег под солнцем.

Башмаки даже на вид были дивные, добротнейшей работы, на гвоздях, с подбором не высоким и не низким, а как раз таким, чтоб и ходить удобно, и чтоб со стороны смотрелось, как картинка. Подковки, пряжки, ремешки; на толстых стельках — выстилка из меха... Ялка никогда не то что даже не мечтала о таких, — вообще не представляла, что такие вещи есть на свете! Сколько эта пара башмаков могла тянуть на рынке, лучше было и не думать. Бухарский ковёр можно было купить. Сам Лис носил простые горецкие башмаки, с острым носком и с обмоткой, на тонкой подошве, ничем не примечательные. Причину такой щедрости Ялка не могла отыскать и терялась в догадках.

— А... за что? — спросила она, внезапно чувствуя, что краснеет.

— Ну, надо же тебе в чём-то ходить, — он присел к ней на кровать. — Зима на носу, а я же выбросил твои... ну, эти... — он прищёлкнул пальцами, нахмурился, — колодки деревянные...

— Клумпасы?

— Ну, да. Надень.

Травник говорил и вёл себя совершенно спокойно, и настороженность, обуявшая было девушку, постепенно отступила. Ялка нерешительно погладила мягкую кожу, полюбовалась ещё раз желтоватым бисером латунных гвоздиков, затем поставила башмаки на колченогий стул и сложила руки на коленях. Покачала головой.

— Я... Я не могу их взять, — сказала она, наконец. — Это слишком дорогой подарок для меня... У меня никогда не было таких... таких...

— Значит, будут, — отмахнулся травник. — Не думай об этом. Если тебе так легче, можешь считать, что мне они достались даром.

— Даром? — Ялка недоверчиво наклонила голову, но похоже было, что Жуга не врал. — Но как...

— А, — тот уклончиво мотнул косматой гривой, — старые долги. Не ворчи, обувайся. Всё равно ведь придётся надеть: свои башмаки я тебе не отдам, хватит с тебя безрукавки. Надевай, хочу посмотреть, подойдут или нет.

Ялка не решилась дальше спорить, молча высвободилась из-под одеяла и влезла ногами в обнову. Нагнулась, затянула ремешки, немного покуражилась с застёжками, потом встала и прошлась по дому, с непривычки очень громко стуча каблучками. Башмаки скрипели, что твоя телега. Ялка выгнулась, покосилась на ноги через одно плечо, через другое. В груди защекотало детской радостью, губы против воли расползлись в улыбке. Ой, хороши... Ногам внутри было тепло и мягко, как дотоле не было никогда, а уж зимой — и подавно. Со всем Лис подгадал — с размером, с шириной, и даже оставалось ещё место, чтоб одеть чулки потолще. Интересно знать, подумала она, на глаз определил, или успел, пока она в жару валялась, мерку снять?

Она почему-то покраснела и потупилась.

— Ну? По ноге? — спросил тем временем Жуга, критически наклонив голову.

«А зачем он тебе, девка, а, идёшь ты пляшешь?»

— Ага, — сказала она.

— Не сутулься.

— Это от вязания, я всегда чуть-чуть горбатая, — смущённо ответила та, и невпопад добавила: — А в дверь стучали сегодня.

— Стучали? В дверь? — деловито осведомился травник, выкладывая из котомки снедь, бутылки и какие-то тугие свертки серой мешковины. — Когда? Днём или ночью?

— Ночью. Тихо-тихо так. Тебя не было, а я побоялась открывать. Потом ушли.

— А, тогда не обращай внимания, — отмахнулся тот. — Это Том-стукач. Он тебя не обидит.

— Том-стукач? — переспросила Ялка. — А кто это?

— Не знаю, я никогда его не видел. — Травник покопался в глубине мешка и вынул оттуда стеклянную баночку, наполненную чем-то чёрным. Протянул девчонке. — На, держи. Это для башмаков.

— Дёготь? — догадалась Ялка.

— Угу — кивнул тот. — Он с воском. Смажешь перед тем, как выходить. Щётка там.

Он указал.

Говорящие крысы, банник, Том-стукач... Кто следующий? Куда она попала?

Ялка сглотнула пересохшим горлом, повертела баночку в руках, с опаской покосилась на дверь. Но всё было тихо. Никакого стука. Вообще ничего.

Тишина.

Только сосны скрипят на ветру.

— Спасибо, — поблагодарила она и сняла башмаки. Обтёрла их рукой, поставила на лавку. — Я никогда не видела таких замечательных башмаков. Ни на одной ярмарке.

Травник поскрёб в бороде, покивал своим каким-то мыслям и пытливо посмотрел на девушку.

— А ни на одной людской ярмарке ты и не смогла бы их увидеть, — медленно проговорил он, особо выделив при этом словечко «людской». — Людям до этих башмаков ещё сто лет расти, а может, и все двести.

Ялка, как ни была ошарашена, всё-таки нашла в себе способность пошутить:

— Что ж они, выходит, сами выросли? На дереве, как пироги в стране Кокань [31] Название мифической страны всеобщего изобилия, любимой грёзы всех и каждого в голодные века средневековья (если не считать, разумеется, рая Небесного) ?

— Нет, не сами, — голос травника внезапно отвердел: ещё не лёд, но вязкая смола. — Не на дереве. Просто их тачал лепрекон.

Что-то ухнуло в груди.

— Ле... лепрекон? — переспросила она и посмотрела на башмаки, как смотрят на лягушку. — Это что же... это... вроде бы как гном такой, что ли?

— Да.

Ялку передёрнуло.

— И мерку тоже он снимал?

Вопрос остался без ответа.

Травник встал, прошёлся до стола и замер у камина, облокотившись там на полку. Что-то взял с неё и повертел в руках. Положил на место: Ялка едва успела углядеть проблеск чего-то железного. Несколько секунд он задумчиво смотрел в огонь. Потом обернулся.

— Слушай меня, Кукушка, — сказал он, глядя ей в глаза, — слушай и запоминай. Мне нужно будет уехать...

— Надолго?

Слово вырвалось само, непроизвольно и так быстро, что Ялка даже слегка устыдилась. Лис, однако, не обратил на это никакого внимания.

— Нет. Дня за два обернусь. Но речь не об этом. Тебе ещё ко многому придётся привыкнуть, если хочешь остаться у меня. Поэтому постарайся не пугаться. Просто помни, что пока ты здесь, тебя никто не обидит. Знаешь, Кукушка...