Дмитрий Скирюк - Осенний Лис

— О, черт… Ломайте дверь! — Он обернулся. — Огня! Свечей несите!

Ударили. Еще. Засов слетел со звоном, дверь рухнула, толпа ворвалась в комнату и замерла, притихнув. Ладош наклонился, посветил свечой и спешно отступил назад.

— Силы небесные…

Девчонка на измятой и разбросанной постели была жива, лежала там без чувств в чем мама родила. На шее и груди темнели ссадины. Второе тело было на полу — высокий молодой мужчина лежал ничком, сжимая меч в руке. Кровь растекалась темной лужей. «Эй, рыжий! — донеслось из толпы. — Там, справа! Осторожней!», «Не двигайся!»

Жуга замер и медленно встал. Обернулся.

Посреди комнаты, щетинясь ломаными досками, темнел неровный провал подземного хода.

И в этот миг раздался смех. В толпе заоборачивались.

Хохотал Бертольд.

— Не… не меня! — выдавил он сквозь истеричный смех. — Перепутали! Ха-ха! Они перепутали!

— Дайте ему кто-нибудь по зубам, — хмуро бросил Жуга.

Смех сам собой умолк и перешел в икоту. Жуга присел и повернул лежащего на спину.

То был Кинкаш.

Кабатчик повернулся к людям.

— Бегите за стражей.

— Зовут?

— Жуга.

— Откуда родом?

— С гор.

— Чей сын?

— Родителей не помню… да и не знаю.

— Так… Чем занимаешься?

— Странствую.

— Нищий?

— Травник я.

Градоправитель Маргена откинулся на спинку кресла, сложил ладони на животе и покрутил большими пальцами. Нахмурился, поворошил зачем-то лежащие на столе бумаги. Вздохнул.

Дело принимало неприятный оборот.

Илие Радулеску ходил в градоправителях не первый год, в народе слыл вельможей мудрым и справедливым, да и сам весьма гордился тем, что должность свою получил не за взятки и пустые обещания, а выбран был народом за вполне реальные, конкретные дела. Он был еще далеко не стар и не без основания рассчитывал пробыть на этой должности еще лет пять, а бог даст, и все десять, да видно не судьба: война, холера, разное другое прочее. Обозы прими да размести, да людей дай, чтоб охранять в пути, а то мародеров развелось. Провиант впрок тоже надо запасти, оружие, мануфактуру; стены городские укрепить, колодцы почистить. В ополчение людей дать. Та еще неразбериха. А тут еще вдруг — на тебе! — в трактире, в центре города прирезали боярского сынка, да так, что и следов не отыскать! До того ль сейчас, когда вот-вот османы к стенам подойдут?! Ну ладно, мужики да горожане подерутся спьяну, бывает, но такое… А еще яма эта дурацкая. Н-да… Вот и разбирай теперь, сиди и самолично дознавайся.

Он поднял взгляд на стоящего перед ним рыжего парнишку. Покосился на окно, где секретарь за столиком, согнувшись в три погибели и высунув язык от чрезмерного усердия, скрипел пером, записывая сказанное. Чернила так и брызгали во все стороны.

— Значит, говоришь, ты травник… — повторил он. Паренек кивнул. — Так что ты мне прикажешь делать-то с тобою, а? Подумай сам. Ведь получается, что ты последний, кто с Кинкашем говорил. Та девка, что приперлась с ним перепихнуться, не в счет — какие там, тудыть ей, разговоры… У дверей тебя, опять же, первым увидали, да еще и с дубинкой. Да драку днем еще с его ребятами затеял там при всем честном народе. Что скажешь? А?

— Не затевал я драки, — хмуро отозвался рыжий странник. — А что до посоха, так я всегда его ношу — нога у меня больная.

— Да, отговорка на славу! — усмехнулся Радулеску. — Здоровые бы так дрались, как ты… И где ж ты был той ночью?

— Наверху был, в комнате…

— Один?

— Нет.

— Тоже с девкой, стало быть, — усмехнулся градоправитель. — Ну-ну, понятно — дело молодое… Как ее зовут?

— Не помню, — помолчав, ответил тот.

— Что ж, и это бывает, — кивнул серьезно Радулеску, вновь пошарил на столе и вытащил два сплошь исписанных неровными каракулями пергаментных листа. Сощурился подслеповато. — Вот тут хозяин корчмы говорит, будто ты его вечером спрашивал, кто, мол, такой Кинкаш Деже. Было это?

— Было, — кивнул тот.

— А зачем?

— Он сам перед этим меня отыскал, Кинкаш этот.

— Ага… Угу… — Градоправитель перебрал бумаги. — Верно. Вот и дружок его Кобор показал, что за тобой боярский сын вдогон отправился, в аккурат, значит, после драки… А потом вернулся, значит. И? Чего он от тебя хотел?

— Не знаю я. Не вышло у нас с ним разговора.

Градоправитель помолчал. Развел руками.

— Что ж получается тогда? Никто тебя не видел и не знает, и поручиться за тебя некому. Говоришь, что родом с гор, а на волоха не похож. И тут тебя видели, и там — всюду нос свой сунуть ухитрился. В комнате тебя, конечно, не было… ну а если сговор? И ты в нем замешан? Стоял у двери на случай, если выскочит. А люди — вот они, — он помахал пергаментом, — озлобились. Чего я им скажу? Благодари-ка лучше бога, что дверь была закрыта изнутри, а то я и не знал бы, что сказать им в оправдание твое… Кто может подтвердить твои слова? Монах? Корчмарь? Продажная деваха?

Жуга молчал, понимая, что спорить бесполезно. Илие Радулеску встал и подошел к окну. Некоторое время молча смотрел на улицу. Секретарь за своим столом с показным усердием шуршал бумагами.

— Знаешь, что, — не оборачиваясь, сказал наконец градоправитель, — недосуг мне сейчас с тобой цацкаться. Есть поважней дела. Шел бы ты из города от греха подальше, покуда еще можно уйти. Ты и этот твой приятель чокнутый, монах который. А то тоже, понимаешь, ходит, баламутит народ со своим дьяволом, тьфу ты, господи прости… Вот. Сутки вам даю, считая от сегодня. Увижу завтра вас — пеняйте на себя. Понятно или повторить?

— Чего уж непонятного…

— Ну, по сему и быть, — он махнул рукой. Снял с пальца и оттиснул на дешевом сером сургуче массивную печатку. — На, — протянул Жуге. — Отдашь десятнику, и стража у дверей тебя пропустит.

Странник кивнул, повернулся и направился к двери.

Про сорок менок, что остались у стражников, он умолчал.

Так и так бы — не отдали.

— Нет, вот ты скажи мне толком: с чего вдруг я-то должен уходить?! Чего я сделал-то, что бургомистр и меня с тобою вместе прогоняет?

— Оставайся, если хочешь, — буркнул Жуга и отвернулся. Вопрос остался без ответа.

Распухший нос Бертольда Шварца был красен, словно клюква, и разве только не светился в сумраке подвала. Монах умолк, глотнул из кружки. Глаза его бегали. Он все никак не мог прийти в себя после событий прошлой ночи, а теперь вот узнал о новой, свалившейся на них напасти.

Идти обратно под Желтое Колесо приятели не решились, и, поплутав с полчасика по городу, остановили свой выбор на какой-то другой корчме — темном подвальчике с большим, аляповато нарисованным зеленым раком на вывеске. Раков тут, впрочем, не подавали, как и других порядочных закусок, да и пиво оказалось гораздо хуже ладошевского. С утра здесь было малолюдно. От бочки из-под квашеной капусты невыносимо разило кислым — видно, приготовили вчера, чтобы вынести вон, да руки не дошли.