Дмитрий Скирюк - Осенний Лис

Турок между тем, завидев, что пленник пришел в себя, нагнулся к нему, и Жуга смог разглядеть его подробнее. Был он в широких шароварах, при сабле, заткнутой в кушак, в зелено-серой долгополой куртке, худой и смуглый, будто бы обжаренный на жгучем южном солнце. Скуластое, с заметной желтизной в глазах лицо предводителя отряда украшала тонкая холеная бородка. Бегучая кольчужная броня облегала грудь и спину, оплечь вились ремни от сабли и колчана. Тугая полоса зеленой ткани в несколько слоев охватывала поверху округлый шлем-шишак.

— Норок, гяур, — недобро усмехнулся он, оскалив ряд ровных и белых зубов. — Думнявоастрэ ворбиць?

Жуга не сразу сообразил, что турок, по какой-то непонятной причине выбрал для общения с ним загорский диалект, который, хоть и правильно звучал в его устах, был в здешнем краю совершенно неуместен. Или другого не знает? Хотя, постой. Рубашку-то он купил в тех местах пошитую. А турок-то — гляди, заметил…

Жуга хотел было ответить, но пересохшее горло отказалось повиноваться, и травник лишь облизнул растресканные губы.

— Пофтиць… дэ апэ… — прохрипел он и смолк.

Осман, однако, понял, кивнул и снял с пояса флягу. Жуга пил долго, жадно, проливая воду на рубаху; горло тут же заболело, вода холодным комом собралась в животе. Пробрал озноб, и почему-то вдруг опять изрядно зашумело в голове, хотя пора бы яду было давно уж выйти вон. «Да что ж это со мной?»— со страхом подумал Жуга.

— Вэ мулцумеск, — пробормотал он.

Турок вытряс из фляги остатки воды и вновь повернулся к травнику.

— Спунець кум пот сэ трек Копша-Микэ?

Жуга покачал головой:

— Ку пэрере, де рэу еу ну ворбеск молдовэ…

— Э? — не понял тот.

— Валах.

— Шайтан! — ругнулся тот и, коверкая слова, попробовал иное, на сей раз — местное наречие.

— На Копшу-Микэ знаешь путь? — Он тронул саблю. — Если не скажешь — умрешь.

Выбор был — веселее некуда.

— Дорогу я знаю, — помолчав, сказал Жуга. — Только идти сейчас не смогу.

Турок сжал кулаки.

— Напился вина, неверная свинья! Лежи, а завтра, Аллахом клянусь — сдохнешь, а пойдешь. — Он подтянул к себе трофейную сумку. Ткнул Жуге под нос рукоятку меча. — Твой?

— Мой.

— Где взял?

— Не твое дело, — буркнул травник.

Осман обнажил клинок, махнул им раз, другой, полюбовался гравировкой и спрятал меч обратно в ножны.

— Что будет с ними? — Жуга кивнул на Шварца и Милана. Предводитель красноречивым жестом провел ладонью по горлу:

— Нам ни к чему батрак, да и имам неверных тоже.

— Тогда я никуда вас не поведу.

Турок осклабился.

— Подохнешь с ними вместе.

Жуга пожал плечами. Мотнул головой:

— Пойди и поищи другого проводника.

На миг сердце травника замерло — он знал, что играет со смертью. Но как ни крути, а весь местный люд перебрался в города. Кого тут найдешь? Поколебавшись, турок махнул рукой.

— Ладно, будь по-твоему, — сказал он и отвернулся.

— Эй!

— Чего еще?

Жуга пошевелил руками.

— Ты забрал мой оберег. Отдай обратно.

— Зачем он тебе? Молиться своим богам?

— Я же не спрашиваю, чьим именем ты клянешься.

Лицо османа исказила злобная гримаса. В следующий миг он уже очутился возле травника, и острие его кинжала кольнуло пленника под горло.

— Ты обнаглел, поганый кяфир! — процедил он сквозь зубы. — Я — Насратулла ибн Хаким аль Хазри, и служу я в лучшей конной тысяче султана Мохаммеда; и скорее червь будет сосать мою утробу, чем какой-то неверный — ставить мне условия!

Жуга смерил сотника пристальным взглядом и усмехнулся.

— А он тебя и так сосет.

На краткий миг турок замер, растерявшись, затем ударил пленника в бессильной злобе кулаком в лицо и направился к своим.

Лес погрузился в темноту. Костров османы разводить не стали. Прищурив битый глаз, Жуга угрюмо наблюдал, как всадники покончили с холодным ужином и принялись молиться, повернувшись на восход и опустившись на колени. Молились молча, не крестясь, но то и дело гладили ладонями лицо, как будто умывались, а после, выставив дозор, устролись ко сну. Пленников кормить не стали.

Очнулся Шварц, а вслед за ним Милан. Опухшие с дурного сна, долго не могли понять, что происходит. Крестьянин принялся было ругаться, схлопотал от стражи по зубам и замолчал.

— Эй, Лис! — вполголоса окликнул странника монах. — Чего тут было-то? Мы где?

— В лесу, коль сам не видишь, — буркнул тот.

— А это кто? Неужто басурмане?

— Они, поганцы, — ответил вместо травника Милан. — Я энтих турок нюхом чую, по табаку по ихнему. Эх, закурить бы…

— Господи Исусе, спаси и сохрани!

На разговор явился караульный — высоченный чернокожий мавр, увешанный оружием, как елка в рождество, сунул саблю за пояс и сгреб монаха за грудки.

— Молчать, ты, грязный собак! — прошипел он ему в лицо, сверкая в темноте белками глаз и тряся монаха, словно куклу. — Тихо здесь сидеть! Ты понял, да?

Шварц торопливо закивал, и турок, выпустив из рук монашью рясу, растворился в темноте, пригрозив напоследок кулаком. Привязанного к Шварцу со спины Милана он, похоже, вовсе не заметил.

— Святые угодники, ну и морда… — пробормотал Бертольд, со страхом глядя стражнику вослед. — Monstrum magnum! — он вздохнул и обернулся к Жуге. — Слышь? Лис! А, Лис? Как нас вчера так угораздило набраться? Ведь выпили-то вроде всего ничего…

— Да не при чем тут вино, — буркнул в ответ Жуга.

— А что?

— Грибы.

— Как грибы? — подпрыгнул тот.

— Да тише, ты! Обыкновенно, как… Набрал всякой гадости, а я не посмотрел.

— Да вроде все хорошие были. Маслята, мухоморы, белые…

— Мухоморы-то на хрена брал, дурило гороховое?!

— Так не красные же, а розовые! Сколь помню себя, всегда собирал. Вкусные…

Жуга мысленно застонал. С этими грибами вечная проблема. Розовые мухоморы и вправду кое-где, и в том числе в немецких землях почему-то завсегда без яда, а в других местах обычно попадаются отравные. Но не обьяснять же это монаху сейчас.

— Чего им, туркам, надо-то от нас? — меж тем спросил Бертольд. Ранние комары вились над ним толкучим дымным облачком.

— Хотят, чтоб я им здешние дороги показал, а после, надо думать, порешат.

— И что же делать?

Жуга пожал плечами.

— Попробуем бежать.

— Как? Как бежать, когда тут этакая морда…

— Посмотрим. Вы мне только не мешайте.

Прошло не меньше получаса, прежде чем Жуга откинулся обратно и глухо выругался сквозь стиснутые зубы.

— Черт… Не получается. — Он помотал кудлатой головой, с трудом поднял ко лбу связанные руки и вытер пот. — Как будто не пускает что-то. Развернуться не дает.

— Эх ты, а еще ведун называется… — в сердцах бросил брат Бертольд, поднял взгляд и осекся. — Ой…

Комар был размером с хорошего воробья, и крыльями уж не жужжал, но еле слышно хлопал, звук походил на трепет листьев у осины на ветру. И всюду над уснувшим лагерем порхали эти страшные и непонятные в своем громадье комары-кошмары. «Мошкары!» — мелькнула глупая в своей игре словами мысль. А турки продолжали спать, как ни в чем не бывало, и даже часовой, похоже, ничего пока не заметил.