Дмитрий Скирюк - Осенний Лис

— Так, ничего. Красиво.

— Линора упражняется на ней. Бросает дротики.

За занавеской зашуршало, и Жуга умолк. Дотронулся до птицы и отдернул руку — браслет на его левой руке вдруг полыхнул оправленным в зеленоватый сплав опалом, болью отозвался в локте и запястье. «Опять… — подумалось Жуге; он закусил губу и принялся разминать руку. — Что на этот-то раз?»

— Эй, Лис! — окликнул травника горбун. — Чего примолк? Линору, что ли разбудить боишься? — Он усмехнулся. — Так уж не спят они поди…

Как будто в подтверждение сказанного им, за занавеской вновь послышалась возня, и негромкий голос произнес, навроде, что-то: «Я сама». Было слышно, как девчонка, невидимая отсюда, взобралась на козлы к горбуну. Скрипач Иваш (а спал он где-то там же, впереди), как видно, просыпаться не спешил.

Неожиданно фургон замедлил ход.

— Здорово, страннички! — окликнул кто-то горбуна густым негромким басом. — Не подвезете часом?

Жуга настороженно замер. Вскинул голову, прислушался. Сидел он сзади и потому не мог увидеть говорившего, но голос… Голос показался травнику до странности знакомым. «Неужели…»

Сердце травника в волнении ускорило свой бег.

— А по пути ли нам, чтоб подвозить? — вопросом на вопрос тем временем ответил Роджер.

— Ну, это как посмотреть. Коль вы и дальше по дороге едете, то — да. Я заплачу. Во, менку видишь?

— Маловато будет.

— Так ведь и еду я всего-то до развилки. А если что, потом сочтемся… Или спешите куда?

— Да нет, мы не торопимся. Сам знаешь, тише едешь — легче спишь.

— Ну, это по мне. Так подвезешь?

— Ладно, — голос горбуна смягчился. — Залезай.

Замедлив шаг, неожиданный попутчик пропустил повозку вперед и с коротким «Оп!» запрыгнул на задок фургона. Высокий, с темной и густой короткой бородой, он подобрал свой синий теплый плащ и зашуршал соломой, устраиваясь поудобнее. Снял с плеча синий же сверток потертого бархата, в котором без особого труда угадывалась лютня, и заоглядывался в поисках укромного местечка для него, да вдруг наткнулся взглядом на травника и замер, пораженный.

Мгновение они молчали, глядя друг на друга.

— Ты?… — наконец сказал поэт.

Жуга кивнул и усмехнулся.

— Я, Вайда. Я.

Горбун на козлах обернулся.

— А вы чего, знакомы?

Фургон ехал вперед, скрипели колеса, а неловкая пауза все длилась и длилась. Им несомненно было, о чем поговорить, этим двоим странникам, но Вайда отчего-то чувствовал себя неловко, чтобы начинать, а Жуга молчал.

— Давно не виделись, — наконец, сказал рифмач.

— Давненько, — кивнул Жуга.

— А я искал тебя, — задумчиво продолжил Вайда. — Веришь ли, все эти месяцы искал. И вот — поди ж ты, встретились. Как ты? Все бродишь?

— Все брожу, — кивнул Жуга.

— Я слышал о тебе. Та башня. Викинг Олав…

— Всякое бывало.

Поэт с прищуром посмотрел на травника. Потрогал лютню. Тенькнула струна.

— А ты изменился, рыжий… Не хочешь рассказать?

— Не хочу. — Он поднял взгляд. — За этим ты меня искал?

— Ты словно и не рад снова меня встретить.

— Нет, почему же, — травник улыбнулся, — рад. Рад видеть тебя здоровым, рад узнать, что Яльмар жив…

Вайда покачал головой. Посмотрел на травника.

— Ох, Жуга, темнишь ты что-то. А может, все таки расскажешь? Вдруг, да помогу.

На козлах впереди зашевелился Роджер.

— Эй, как тебя там…

— Вайда я.

— Лютня, вроде, там у тебя. Может, споешь? Все ехать веселей.

Рифмач, недовольный, открыл было рот, чтоб отказать, посмотрел на Жугу и осекся.

— Спой, рифмач, — сказал негромко тот. — Так лучше будет. Как-нибудь потом поговорим.

Вайда кивнул, подстроил лютню и запел:

— Вот уж уважил, так уважил, — помолчав, сказал горбун. — Спасибо. Как есть — про нас песня. По больному месту, да каленым швом. По открытой ране, да сырой землей. Чья хоть песня-то?

— Моя, — ответил Вайда, зачехлил свой инструмент и завалился спать.

Это была деревня. Пустая и отчасти погорелая. Отчасти, ибо все дома остались целы, и только деревянную церковь турки пожгли. Насколько знал Жуга (и Вайда не замедлил это подтвердить), османы редко уничтожали христианские храмы, предпочитая скопом обращать всех поселян в свою веру, а церковь переделывать в мечеть. Делалось это довольно быстро. Однако здесь все было иначе.

— Это Микеш, — ответил хмуро бард, когда горбун спросил его об этом. — Здешний священник не пожелал отсюда уходить. Турки сожгли его. Вместе с храмом.

Горбун кивнул, раскуривая трубку.

— Вот так всегда, — задумчиво сказал он. — Все, что было — не было и нету… Все, как у людей. Новая весна, и что? Толще видим, жарче жрем, круче гадим, глубже мрем… с каждым страхом, с каждой весной. Земля смердит до самых звезд. Только и осталось — подвязать штаны продолговатым ремешком и ступать вперед, надеясь, что была и у тебя когда-то жизнь как сметана, жизнь как перина…

В молчании они проехали безлюдной улицей, пару раз останавливаясь с намереньем заночевать в каком-нибудь доме, но всякий раз двигались дальше: приземистые хаты, некогда уютные и светлые, стояли ныне, выбранные дочиста, с полуразобранными крышами и напрочь выбитыми окнами, полные мусора и нечистот. В итоге странники оставили деревню в стороне и добрались до берега реки, где и стали на ночлег. Горбун распряг волов, Линора и Иваш занялись готовкой и костром. Жуга принес им воды и после вновь ушел к реке, где и остался.

Вечерело. С юга потянуло ветерком. Нагревшаяся за день земля исходила медленным теплом. Май, знаменитый злыми утренниками, выдался нынче удивительно щедрым на теплые вечера. Бурливая в верховьях Яломица разливалась здесь широким тихим омутом. Обрывистый и низкий, поросший густым кустарником берег был пологим и неожиданно сухим. Травник уселся, свесив ноги, и некоторое время молча глядел на бегущую воду, на лес и темные вершины недалеких гор.