Дмитрий Скирюк - Осенний Лис

— Я научился ненавидеть. Но это было после.

«Месть, безразличие, — задумчиво проговорил медведь, — страх и боль, дружба, отчаянье, сострадание, искушение, любовь… Что было после?»

— Ревность.

«Чья?»

Жуга грустно усмехнулся.

— Уж точно — не моя.

— Начнем с того, что ты не человек.

Рыжий парень прекратил затаптывать сброшенный на пол тлевший гобелен с изображением единорога и двух рыцарей и обернулся к говорившему.

— Что?

Маг Бривеллиус («Белая магия, талисманы, наговоры и снятие порчи за умеренную цену», как уверяла вывеска) протер очки, водрузил их обратно на нос, окинул взором разгромленное помещение и с неудовольствием воззрился на стоявшего перед ним рыжего паренька. Из двух хрустальных линз в его очках уцелела лишь одна, от чего взгляд волшебника стал каким-то беспомощным и до нелепости сердитым.

— Я сказал, — с нажимом повторил он, — что, похоже, ты не человек.

Парень пожал плечами:

— Вы не первый, кто мне такое говорит.

— Вот как? — маг потеребил остатки бороды. — Хм… Хм… Любопытно было бы узнать, кто, и при каких обстоятельствах сказал тебе об этом.

Тот поднял рыжую голову.

— Назвать имена?

— Н-нет, думается мне, что это все равно не поможет. Хотя… Хм…

— А вы-то с чего это взяли?

— А ты еще спрашиваешь? — Бривеллиус гневно сверкнул уцелевшим окуляром. — Или хочешь сказать, что простой хрустальный тест на магический талант может привести к… к…

Маг замешкался и, не найдя от гнева подходящих слов, обвел широким жестом разгромленную комнату:

— Вот к этому?!

На полках с разными бутылками и банками цветного и прозрачного стекла царил хаос. Две полки из пяти и вовсе рухнули, повсюду в полумраке блестели битые осколки. Две толстые пузатые колбы упали прямо на ковер, и гнусное их содержимое, смешавшись, образовало посреди комнаты едкую дымившуюся лужу. Каминная доска дала трещину. Обугленный стол валялся кверху ножками. В углу дотлевал гобелен. В довершение всех бед висевшее под потолком саженное чучело ящерицы, которую маг в начале их беседы горделиво обозвал «крокодилой», оторвалось и теперь висело вниз головой, медленно крутясь и ухмыляясь оскаленной пастью. Из лопнувшего живота зеленой твари клочьями торчала набивка. В разбитое окно то и дело заглядывали любопытные прохожие, косились на поломанную мебель, на лужи на полу, и торопливо шли прочь, от греха подальше.

— Но вы же сами уговорили меня…

— А твоя голова на что?! — Обгорелые усы волшебника сердито встопорщились. — Хм! Можно подумать, что такое с тобой случается впервые!

— Нет, но…

— Ты должен был меня предупредить!

— Но ведь я…

— Подвергать мою лабораторию такому риску! Мое собрание редкостей! Магические смеси! А книги! боже мой, во что ты превратил мои книги!

— Ну, хватит! — Странник почувствовал, что еще немного, и он сам потеряет терпение. — Чего вы разорались? Кто из нас маг, в конце концов?!

— Я, разумеется. — Как ни странно, это соображение в некоторой степени вернуло магу спокойствие. Он поправил битые очки, нагнулся и подобрал с полу осколки хрустального шара. — Хм… Хм… Надо же…

Рыжий странник вздохнул и поскреб левое запястье. На белой коже красноватым кольцом проступил ожог. Злополучный браслет зеленоватого сплава с черным камнем парень теперь предусмотрительно держал в другой руке.

— Я могу чем-нибудь помочь? — спросил он у волшебника.

— Нет, — сердито отмахнулся тот. — Я вообще жалею, что пригласил тебя в свой дом. Хм… Знаешь, на твоем месте я бы постарался держаться подальше от людей, во избежание неприятностей.

— Это все, что вы мне можете сказать?

— Хм. Все. И скажи этим ротозеям снаружи, что я сегодня больше не принимаю.

— Ну что ж, раз так, тогда прощайте. Спрошу кого-нибудь еще.

И странник двинулся к двери.

Волшебник, кряхтя, поднялся с колен и потер ладонью лоб, пытаясь вспомнить, как назвался рыжий паренек. Не вспомнилось.

— Хм… Хм… Молодой человек!

Тот на мгновенье задержался в дверях.

— Я не человек, — буркнул он, не оборачиваясь.

И вышел вон.

— Сапоги, башмаки! Продаю, чиню, меняю!

— Кому огурчиков соленых? Последняя кадушка, дешево отдам!

— Ткани! Лучшее в городе сукно! На, посмотри, какое крепкое!

— Эй, дарагой, дай погадаю, всю правду скажу…

— Бритвы правлю, ножницы, ножи точу!

— Гребни! Черепаховые гребни! Зеркальца, шкатулки! Подходи!

На рынке Цурбаагена можно было найти все, что угодно.

В извечной карусели года снова наступило лето. Дни удлиннились, холод долгих и сырых ночей сменился ласковым приморским теплом. Прошли и канули в ничто весенние шторма, в порту чуть ли ни каждый день швартовались корабли; у девяти причалов с утра до вечера кипела добрая рабочая суета — Цурбааген вел торговлю. Со всех сторон, от города и в город шли обозы. Летом городской рынок просыпался рано. Едва всходило солнце, распоряженьем бургомистра открывались лавки, распахивали двери мастерские и склады, разбивали свои палатки торговцы, менялы, гадалки и ремесленники. Нехватки в покупателях не возникало. Вот и сейчас светлоглазый крепко сбитый бородач северянин остановился, привлеченный криками галантерейщика. Торговец, заприметив покупателя, рассыпался в любезностях:

— Чего изволите, господин мореход? Ожерелье? Зеркальце? Шкатулочку? Заколочку? В подарок, или по какой другой надобности?

Викинг молча оглядел прилавок и заложил ладони за пояс.

— Гребни покажи, — сказал он.

— Один момент! Какой желательно? Почаще, пореже? Есть костяные, деревянные, черепаховые… Черный? Белый? С ручкой или без? С резным рисунком, выжженый, простой? Прямой? Изогнутый? Есть вот такие — с зеркальцем. Со стеклышками пожал'те, с жемчугом, с филигранью…

Торговец нырнул в глубину палатки и ловким движением придвинул ближе к викингу высокую стойку с гребешками, ухитряясь одновременно нахваливать свой товар и разглядывать исподтишка светловолосого великана.

А поглядеть было на что.

Пришелец был высок и так широк в плечах, что в тесных рыночных рядах, должно быть, вынужден был пробираться боком. Впрочем, как уже успел заметить купец, дорогу ему уступали быстро и охотно — топор с широким лезвием, торчавший ненавязчиво за поясом варяга, действовал на рыночный народ получше всяких убеждений. Помимо топора мореход носил подвернутые в голенищах высокие морские сапоги, потертые кожаные штаны и мохнатую черную куртку, поверх которой был наброшен алый плащ. Длинные светлые волосы схватывал кожаный шнурок. Широкие, с застарелыми мозолями гребца ладони северянина обстоятельно, без глупого проворства перебирали тонкие пластинки гребешков, и купец, которого сперва одолевали опасения за целостность товара, вздохнул с облегчением.