Дмитрий Скирюк - Осенний Лис

Прошел час, но Жуга почему-то никак не мог заснуть. Мысли крутились в голове, беспокойные, тревожные; он чувствовал, что ему не хватает чего-то малого, чтобы найти ключ к тайне старой мельницы. В том, что тайна эта существует, Жуга уже не сомневался. Взгляд его упал на девушку. М-да… Еще одна загадка… И зачем, кстати говоря, пришел на мельницу ведун? Хотя, если поразмыслить…

Рана заныла. Жуга заерзал, повернулся на другой бок, и тут вдруг замер, ошеломленный внезапной догадкой.

Он сел, отбросил тонкую травяную плетенку, которой был укрыт, и подобрался на четвереньках к выходу, да остановился — холодный воздух снаружи мог разбудить спящих. Жуга придвинулся к озерку, помедлил в нерешительности, оглянулся и бесшумно скользнул в темную воду.

Ночной лес замер, холоден и тих. В этой поздней осенней тишине, в черной паутине нагих ветвей, в хрупкой, инеем покрытой траве была какая-то недвижная, затаенная красота лесного предзимья; она завораживала, щемила душу в непонятной тоске по уходящему летнему теплу, и не было от нее спасения.

Была луна. Жуга шел быстро и вскоре согрелся, влажная одежда на нем высохла, и лишь повязку пришлось выбросить — свалялась липким жгутом. Он поднялся вверх вдоль ручья, перебрался через овраг и уже отсюда ясно расслышал мерный рокот мельничного колеса, а вскоре показалась и сама мельница. Он помедлил в отдалении, обошел ее кругом. Ведуна не было видно. Жуга задержался на миг у прикрытого крышкой старого погреба, спустился к воде и остановился у плотины, дыша тяжело и прерывисто. Накатила слабость — аукнулась-таки потеря крови. В висках стучало. От долгой ходьбы разболелась нога, да и рана в боку тоже напомнила о себе.

Прямо перед ним было колесо — крутилось, скрипя и постукивая. Брызги воды летели, озаренные серебристым лунным светом, и там, над самою плотиной, ведьминым коромыслом висела не многоцветная, но белесая, как молоко, лунная радуга.

Жуга заколебался: если б знать наверняка, в чем тут дело!

Стук расшатанных ступиц, резкий, назойливый, не давал как следует сосредоточиться, отзывался где-то в голове гулким эхом, задавая странный, отчетливый ритм: «Та-та-та, та-та, та-та-та, та-та…» Жуга неожиданно понял, что повторяет его про себя, и содрогнулся.

Он не знал, что сказать — любой заранее продуманный наговор мог здесь в одинаковой степени как помочь, так и навредить. Нужны были слова. Много слов.

«Та-та-та, та-та, та-та-та, та-та…»

Ритм повторялся, раскатываясь дробно, гасил мысли. Он был главной частью старого колдовства, он был врагом, и его, во что бы то ни стало, надо было сломать. Жуга вдруг ощутил странное спокойствие и по какому-то наитию понял — решение верное.

«Колесо, колесо… Ко-ле-со, та-та, ко-ле-со, та-та…»

Жуга закрыл глаза, вздохнул и поднял руки.

Первые строчки наговора сложились как бы сами, дальше пришлось соображать прямо на ходу: останавливаться было нельзя.

Теперь он открыл глаза, теперь уже ничто не могло ему помешать. Слова текли легко и свободно, как нижутся бусины на нитку. В них не было особого смысла, хотя каждое — и Жуга это чувствовал — было на своем, истинном месте, да и менять что-либо было уже поздно. Размер стиха скользил, скакал неровной лесенкой, меняясь через каждые несколько строф и в конце сходя на нет, куда-то пропадали смысл и рифма, прекращалось движение, и скрипучее мельничное колесо вдруг стало сбиваться, вращаясь неровными рывками; и вот уже не колесо задавало темп Жуге, а наоборот — Жуга колесу. С последней строчкой многолетний разгон вновь напомнил о себе, и Жуга вернулся к прежнему ритму, читая нараспев:

Жуга опустил руки и смолк.

Призрачная радуга исчезла.

Колесо остановилось.

Сперва не произошло ничего, лишь капала вода с мокрых плиц. Затем в ночной тиши вдруг послышался долгий протяжный вздох. Жуга поднял взгляд.

Стоящий перед ним был невысок и коренаст. Он походил на человека: руки, ноги, голова — все было на месте, и лишь короткая светлая шерсть, что покрывала его с ног до головы, не давала обмануться. Большие желтые глаза смотрели прямо, не мигая, и была в них какая-то долгая, почти что бесконечная усталость.

Послышался шорох. Жуга оглянулся и еле успел увернуться: Ила, босая, в мокрой, облепившей тело рубашке стремглав пробежала мимо, замерла на мгновение и бросилась мохнатому на шею. Тот улыбнулся — тихо, грустно, погладил ее по мокрым черным волосам и вздохнул. Ладонь у него была широкая, плоская, как лопата.

Наверху показался Олег. Покрутил головой и, завидев Жугу, торопливо сбежал вниз. Был он промокший до нитки и все никак не мог отдышаться — видно, бежал всю дорогу.

— Ты чего ушел и нам ничего не сказал? — пропыхтел он. — Девка переполошилась вся — меня растолкала, сказать ничего не может, только твердит: «Жуга, Жуга», да руками машет, а потом наружу как выскочит, и — бежать! Ну, я… Ой… — Олег вдруг осекся на полуслове, завидев незнакомца, и, присмотревшись, ахнул:

— Водяник!

Некоторое время они молчали.

— Так это он был в колесе? — шепотом спросил Олег. — Кто он ей?

Жуга пожал плечами, покачал головою устало:

— Не знаю…

— Когда-то он заменил ей отца, — громко сказал вдруг кто-то у них за спиной. Друзья вздрогнули и обернулись.

Геральт.

Его сутулая, затянутая в черное фигура возникла на берегу словно бы ниоткуда. Олегу вспомнилась их первая встреча — точно также ведун стоял тогда и молчал, разглядывая их обоих, невысокий, сухопарый, седой как лунь; за спиной — всегдашний меч. И лошадь, наверняка, где-то рядом околачивается…

Совершенно неожиданно для себя Олег разозлился. Сейчас он готов был драться с ведьмаком голыми руками, и чихать он хотел на его меч.

— Что ж ты встал? Делай свое дело, проклятый ведьмак!

Ведун покачал головой:

— Я не за вами.

— Не за нами?! — Олег оглянулся на девушку. — Ах, вот оно что… Ила… Нас не дорезал, так на ней отыграться решил? Оставь девку в покое!

— Ила? — вдруг переспросил Геральт и усмехнулся.