Мэри Стюарт - Хрустальный грот

— Есть только один бог, — прошептала она.

— Именно так я и начинаю думать, — улыбнулся я ей. — А теперь тебе нужно поспать. Я вернусь утром.

На следующее утро я снова пришел повидать матушку. В этот раз я отправился один. Кадала я был вынужден послать на рынок за провизией, поскольку Диниасова неряха исчезла вместе с ним, оставив нас самих заботиться о своем пропитании в опустевшем дворце. Я был вознагражден, потому что девушка снова ждала на своем посту у ворот, чтобы проводить меня в келью матери. Но едва я заговорил с ней, она, не ответив, пониже опустила капюшон, так что я снова видел лишь ее стройные руки и ноги. Сегодня брусчатка высохла, и от луж не осталось и следа. Девушка вымыла ноги, и, стянутые грубыми сандалиями, они напоминали цветы в голубых прожилках, собранные в крестьянскую корзину. Или же, убеждал я себя, воображение у меня разыгралось, как у какого-нибудь барда, да еще там, где на это оно не имело вообще никакого права. Стрела все еще дрожала в том месте, куда поразила меня, и все мое тело при виде девицы затрепетало и напряглось.

Она снова показала мне дверь, будто я мог забыть, где она, и удалилась.

Моя матушка выглядела несколько лучше и в ответ на мой вопрос сказала, что хорошо отдохнула. Мы немного поговорили; она расспрашивала о подробностях моих приключений, и я удовлетворял ее любопытство. Собираясь идти, я как бы невзначай спросил:

— Та девушка у ворот — не слишком ли она молода, чтобы быть здесь? Кто она?

— Ее мать работала во дворце. Кэридвена. Ты ее помнишь?

— А я должен ее помнить? — спросил я.

— Нет.

Однако когда я спросил ее, почему она улыбается, мать промолчала, и, не желая вызывать ее любопытства, я не отважился расспрашивать дальше.

На третий день у ворот стояла старая глухая привратница. Пока мы беседовали с матерью, я все время думал, не увидела ли она (как это умеют женщины) то, что скрывалось за моим напускным безразличием, и не приказала ли убрать девушку подальше с моих глаз. Но на четвертый день девушка вновь была там, и, ступив лишь три шага за ворота, я уже знал, что она слышала рассказы о Динас Бренин. Ей так хотелось взглянуть на волшебника, что она не заметила, как капюшон сполз ей на затылок, и я в свою очередь увидел широко раскрытые глаза, серо-голубые, в которых благоговейный страх мешался с любопытством. Я улыбнулся ей, сказав какие-то слова приветствия, и она снова спряталась под капюшоном, но на этот раз уже ответила.

У нее был милый и тихий, словно детский голос; она называла меня «мой господин», словно и впрямь так думала.

— Как тебя зовут? — спросил я ее.

— Кэри, милорд.

Я постарался задержать ее.

— Как сегодня моя матушка, Кэри?

Но она не ответила, а провела меня прямиком во внутренний двор и оставила там.

В ту ночь я опять не спал, но ни один бог не говорил со мной, ни один не сказал мне даже, что она не для меня. Боги не посещают людей, чтобы напомнить им о том, что те и так знают.

К концу апреля моя мать оправилась настолько, что, когда я пришел ее проведать, она уже сидела в кресле перед окном, облаченная в шерстяную рясу поверх сорочки, и ее ласкали солнечные лучи. Айвовое дерево, прислонившееся к стене у ее окна, было густо усеяно розовыми чашечками цветов, в которых деловито гудели пчелы, а рядом с ней, на подоконнике, с важным видом расхаживала, воркуя, пара белых голубок.

— У тебя есть новости, — предположила она, как только увидела мое лицо.

— Сегодня прибыл гонец. Вортигерн мертв, а вместе с ним и королева. Говорят, что Хенгист с большой силой идет на юг, к нему присоединился брат Вортимера Пасцентий и остатки его армии. Амброзий уже выступил им навстречу.

Она сидела очень прямо, глядя мимо меня на стену. Сегодня с ней в келье была женщина, устроившаяся на табурете по другую сторону постели; это была одна из монахинь, сопровождавших ее в Динас Бренин. Я заметил, как она перекрестилась, но Ниниана даже не пошевелилась и продолжала глядеть мимо меня в пустоту, о чем-то напряженно размышляя.

— Расскажи мне.

Я поведал ей все, что узнал об осаде Генореу. Женщина еще раз перекрестилась, но моя мать осталась безучастна. Когда я закончил, ее взор обратился ко мне.

— Теперь ты уедешь?

— Да. Ты дашь мне письмо для него?

— Мы вскоре встретимся, — ответила она, — тогда у нас на все достанет времени.

Когда я распрощался с ней, она так и осталась сидеть очень прямо и глядела куда-то мимо мерцающих на стене аметистов. Вдаль или, быть может, в прошлое…

Кэри не ждала меня, и я немного замешкал, прежде чем медленно пройти монастырским подворьем к воротам. Затем я заметил ее в тени под сводом ворот и ускорил шаг. Я перебирал в уме множество вещей, которые следовало сказать и которые не могли продлить то, что нельзя было продлить, но в этом не было нужды. Протянув прелестную ручку, девушка просительно тронула меня за рукав:

— Мой господин…

Ее капюшон был полуотброшен назад, и я увидел, что в глазах ее стоят слезы. Я резко спросил:

— В чем дело? — Думаю, на какое-то сумасбродное мгновение мне показалось, что она рыдает из-за того, что я ухожу. — Кэри, что случилось?

— У меня болит зуб.

Я уставился на нее. Должно быть, у меня был такой глупый вид, словно я только что получил пощечину.

— Вот здесь, — произнесла она и приложила мою руку к щеке. Капюшон упал ей на спину. — Он болит уже несколько дней. Прошу тебя, господин…

— Я не зубодер, — хрипло ответил я.

— Но ты можешь просто до него дотронуться…

— И не чародей, — начал говорить я, но она придвинулась ко мне, и слова застряли у меня в горле. От нее пахло жимолостью. У нее были ячменно-золотистые косы, а глаза — серо-голубые, как полевые колокольчики, готовые вот-вот распуститься. Я не смог воспротивиться, когда она взяла мою руку своими и поднесла ее к щеке.

Я чуть напрягся, словно желая отнять руку, но затем овладел собой и нежно провел ладонью по щеке девушки. Серые колокольчики глаз были такими же невинными, как небо. Она наклонилась ко мне, и в открывшемся вороте рясы я увидел ее грудь. Кожа Кэри была гладкой, как водяная гладь, а ее нежное дыхание ласкало мне щеку.

Я мягко отнял руку и отступил назад.

— Я ничем не могу помочь тебе, — сказал я. Наверное, мой голос прозвучал грубо. Она опустила ресницы и смиренно стояла, сложив на груди руки. Ресницы у нее были короткими, густыми и такими же золотистыми, как волосы. В уголке ее рта затаилась крохотная родинка.

— Если к утру тебе не станет легче, то лучше его вырвать, — посоветовал я.

— Мне уже лучше, мой господин. Боль утихла, как только ты коснулся его. — Ее голос был полон удивления, а рука потянулась к щеке, туда, где перед этим лежала моя ладонь. Ее движение напоминало ласку, и сердце мое забилось быстрее, словно от боли. Внезапно она снова потянулась за моей рукой, а потом застенчиво и быстро наклонилась и прижалась к ней губами.