Ричард Кнаак - Право по рождению

Жители Парты ничего не знали о намерениях Ульдиссиана покинуть их. Он сам так хотел. Он боялся, что если они узнают правду, то поднимется сумятица, и многие просто захотят оставить всё и следовать за ним. Лилия, похоже, считала, что это только к лучшему, но довольно здесь уже было наделано бед. Ульдиссиан хотел добраться до большого города, больше не потеряв ни одной жизни. В большом городе, убеждал он себя, всё пойдёт по-другому. Никто не нападёт на него, когда вокруг будет столько людей.

Конечно же, это был самообман, но он сознательно шёл на него.

Меж тем, к своей большой неожиданности, Ульдиссиан узнал, что его группа будет гораздо меньше, чем он представлял себе. От Ахилия пришли новости, которых он никак не ожидал.

Это было за две ночи до их предполагаемого бегства. Лилия всё ещё призывала его не таиться. Разве не было то, чтобы люди шли за ним, говорила благородная дева, именно тем, чего он хотел? Разве не хотел он дать Кеджану доказательство того, что он предлагает? А что может быть для этого лучше, чем показания добровольных очевидцев, включая некоторых таких, кто может показать свои способности, пусть пока и совсем незначительные?

Вместо того чтобы спорить со своей любимой, Ульдиссиан снова отправился бродить по тёмным улицам. На этот раз он постоянно следил за тем, чтобы быть в пределах видимости более людных зон, не желая повторного нападения. Вряд ли поблизости ещё оставались существа Малика, но кто мог знать.

Но, несмотря на предосторожности, он почувствовал, как кто-то тихо следует за ним. Когда Ульдиссиан зашёл за угол и подождал, он увидел, что это лучник.

— Эй, там! — выпалил Ахилий нарочито громко. — Я не морлу, клянусь!

— Ты знал, что я услышу тебя и подожду, — бросил Ульдиссиан в ответ. — Иначе я бы не услыхал ни звука.

Его друг ухмыльнулся:

— Верно! В этом я хорош.

— Чего ты хочешь?

Ахилий немедленно посерьёзнел.

— Я хотел пройтись с тобой наедине. Похоже, это единственный способ. Извиняюсь, если сделал неправильно.

— Ты можешь говорить со мной о чём угодно, Ахилий. Ты это знаешь.

— Даже… О Серентии?

Как и Ульдиссиан, охотник всегда звал дочь Сайруса по сокращённому имени. И от того, что сейчас он поступил иначе, бровь фермера поползла вверх.

— О Серентии?

Его собеседник прокашлялся. Ульдиссиан никогда не видел Ахилия таким смущённым.

— Она предпочитает, чтобы её называли так.

— Чего ты хочешь?

— Ульдиссиан… То, что между тобой и Лилией… Всё остаётся в силе?

Направление беседы начало приобретать смысл.

— В силе весенних бурь. В силе бушующей реки.

— И между тобой и Серентией ничего нет.

— Для меня она — любимая сестра, — констатировал Ульдиссиан.

Ахилий сумел слегка улыбнуться.

— Но для меня она гораздо большее. Ты знаешь это.

— Я всегда это знал.

Это заставило лучника усмехнуться.

— Да, это было очевидно для всех, кроме разве что её самой.

— Она знала, — за это Ульдиссиан мог поручиться. Серентия не была слепа, она прекрасно знала, что Ахилий томится от любви. — А теперь поясни, к чему всё это. У нас на это один вечер.

— Ульдиссиан… Серентия хочет остаться, когда ты уедешь. И я тоже хочу остаться.

То, что она хотела остаться, сильно удивило его, но решение Ахилия остаться с ней не было сюрпризом. Ульдиссиан почувствовал облегчение от этих новостей, хотя часть его и стенала от потери друзей.

— Я хотел, чтобы все вы остались. И если Серри… Серентия так решила сейчас, никаких проблем. Я также рад, что ты будешь здесь для неё, Ахилий, но… В курсе ли она, и, если так, ожидаешь ли ты каких-то подвижек между вами?

Ещё более широкая улыбка.

— Недавно произошло нечто, что заставляет меня думать, они уже есть.

Это были ещё лучшие — нет, счастливые — вести.

— Тогда я вдвойне счастлив. Я хотел, чтобы она могла видеть тебя таким, каков ты есть, Ахилий… И то, что вы будете в безопасности, тоже радует меня.

— Вот второе-то меня и беспокоит. Уж кому-кому, а мне не следует оставлять тебя. Опасности не закончились. Найдутся другие малики! Я должен бы оставаться с тобой…

Ульдиссиан прервал его:

— Ты и так сделал больше, чем следовало, так же как и Серентия, и Мендельн! Я говорил и раньше, что хочу, чтобы вы держались порознь от меня. Ты прав: будут другие малики, особенно до тех пор, пока Примас командует Храмом. Я не хочу, чтобы кто-то из вас оставался подле меня, когда придут другие… Даже Лилия.

— Но она никогда не оставит тебя!

— Я знаю… Но я должен попытаться заставить её слушать голос разума. Если мне удастся, пожалуйста, присмотри за ней. И за Мендельном тоже.

Охотник протянул руку, которую Ульдиссиан крепко пожал.

— Ты знаешь, что можешь просить у меня что угодно, — пробормотал Ахилий. — Даже остаться с тобой.

— Ты не можешь оказать мне больше услуги, чем если покинешь меня и удержишь с собой остальных.

— А что делать с партанцами? Что я скажу им, когда они обнаружат, что тебя нет? Им это не понравится.

Ульдиссиан много думал об этом, но сейчас он смог ответить только:

— Скажи им, чтобы продолжали расти.

Это были слова истинного фермера, и точнее он бы не смог сказать. Он надеялся, что они поймут. Он надеялся также, что они простят его за то, что навсегда изменил их жизни. Теперь они не найдут покоя.

Ни минуты покоя…

Внешне Мендельн оставался спокоен, но внутри его словно кололи иголками. За последние дни он узнал много истин, но они в свою очередь породили тысячу вопросов, на которые не было ответа. Он всё ещё не представлял, что с ним стало, знал только, что это было глубоко отличное от того, что повлияло на брата и остальных. Их пути как будто были направлены на расширение жизни, на рост.

Он же, по-видимому, остановился на смерти.

Не то чтобы он всецело противился этому. Больше нет. Сказать по правде, Мендельн чувствовал себя более удобно, чем поначалу; так удобно, в общем-то, что мог проводить бо́льшую часть времени вдали от людей. Уединение, тень словно манили его. А ещё кто-то наблюдал за младшим братом Ульдиссиана. Теперь он это знал наверняка. Кто это был, ещё предстояло узнать. Это будоражило любопытство Мендельна, порождая новые вопросы. Верно, Мендельн хотел узнать личность другого. При этом Мендельн с интересом обнаружил, что совсем не боится ответа.

А ведь, по-хорошему, следовало бы .

Постепенное проникновение в суть вещей повлекло перемены. Мендельн всегда одевался в более мягкие тона, но теперь он обнаружил, что предпочитает цвета успокаивающей ночи. Ещё он заметил, что люди почтительно стали обходиться с ним, хотя в этом почтении и сквозила неуверенность. Похоже, все замечали постепенное изменение, но остальные понимали его даже меньше, чем он сам, и, наверное, предполагали, что это связано с даром брата. Думая так, они приходили к нему в поисках утешения после потери их лидера, и он рассказывал им, во что верит. К его облегчению, большинство принимали его слова к сердцу, пусть даже и не понимали до конца, что он имеет в виду.