Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — граф

В ее глазах что-то мелькнуло, я понял, что потом мне придется очень подробно рассказать об устройстве и дизайне кухни, но сейчас лишь кивнула, понуждая не останавливаться.

— А потом, — объяснил я с прежней деревенской обстоятельностью, — он же велел взять березовые дрова и отнести наверх в господские покои и сложить у камина. Сам он пошел впереди, показывая дорогу. Я набрал столько дров, что почти ничего не видел, зато на обратном пути руки уже свободны… но, ваша милость, если бы не ваше волшебное зелье, я бы ничего не вспомнил!

Она кивнула:

— Прекрасно. Рассказывай дальше.

— Ваша милость, — сказал я искренне, — я еще только проехал под арку ворот, уже решил, что я попал в рай. Я никогда не думал, что можно собрать в одно место столько разных цветов, каменных зверей и людей… а вода, что бьет тонкими струями из-под земли?.. А когда принес сыры на кухню, что и не кухня, а сказочный зал, у меня вообще в голове помутилось от восторга и энтусисазма!.. Я так ошалел, что, когда увидели, сколько я поленьев отнес на третий этаж, мне велели отнести еще в две комнаты, но я уже как будто всех чувств лишился, настолько много на меня свалилось, и почти ничего не видел и не слышал… опомнился только уже в пустой телеге, когда ехали обратно. Дядя Ян смеется, мол, повидал господские хоромы, на всю жизнь рассказывать хватит!.. Но как рассказывать, когда у меня и слов таких нету, чтобы такую красоту описать и весь энтусисазм?

Она надолго задумалась, а я застыл в кресле, почтительный и страшащийся хотя бы одним движением спугнуть господскую мысль. Наконец леди Элинор подняла на меня усталый взгляд. На лице глубокая задумчивость, произнесла с колебанием:

— Ладно, теперь надо подумать, куда определить тебя самого. Вообще-то тебя надо бы в одно из моих сел… ты ведь умеешь…

Она покрутила пальцем в воздухе, затрудняя назвать мой род занятий, я сказал обрадованно:

— Хвостам волы крутить, так это называется!.. Ох, простите, ваша милость, волам хвосты. В смысле лес рубить, канавы копать. Еще я бревна могу возить из леса в деревню, были бы только они добрые…

Она покачала головой.

— У меня есть кому возить дрова и заготавливать хворост. Оставлю-ка я тебя здесь, в замке…

Я поспешно взмолился:

— Ваша милость! Нельзя меня в замок!

— Почему?

— Я ж ничо не знаю, как у благородных и что. Я же всю мебель переломаю…

Она смерила взглядом мой рост и ширину плеч. Легкая улыбка пробежала по ее лицу.

— Да, ты великоват и силен… Если там и другие такие, то ваше королевство процветает… Впрочем, если ни с кем не воевать, не голодать, то люди должны быть сильными и здоровыми. Не тревожься, тебе не нужно будет подниматься выше первого этажа. Здесь убирают обученные слуги, а ты будешь внизу. Там спят кузнецы, кожевник, плотники, каменщик, кухарки, булочник… и остальная челядь, им вход наверх заказан. Зато, если мне что нужно будет спросить, не придется тебя вызывать из села.

Она хлопнула в ладоши. Из-за портьеры снова вышел тот мужик, она его называла Маратом, смиренно склонил голову. Леди Элинор сказала властно:

— Марат, этого парня зовут Дик. С сегодняшнего дня работает во дворе и на кухне. Скажи Адальберту, пусть подыщет ему работу…

— Вы ему это уже говорили, — напомнил я смиренно, — а он поручил Маклею.

— Хорошо, — ответила она нетерпеливо, — иди!

Я пошел за Маратом, а когда он уже переступил порог, я хлопнул себя по лбу, повернулся:

— Ваша милость! А нет ли у вас волшебного средства, чтобы как-то отгонять вот эту мерзость?..

Я осторожно вытащил из кармана завернутого в мягкие листья лопуха муравья. Леди Элинор подобралась, когда я приблизился к ней без зова, все-таки не доверяет, я подал ей муравья на вытянутой далеко вперед ладони. Муравей, очнувшись, вяло пошевелил усиками, затем дрыгнул в воздухе лапами, перевернулся и бодро пробежался по ладони. Я опустил его к столу, муравей перебежал на столешницу, остановился обнюхать и пощупать усиками.

Леди Элинор наблюдала зачарованно, даже кошку перестала гладить, а когда муравей побежал к краю стола, опомнилась, сказала одно шипящее слово, муравей замер, словно его выключили. Она осторожно взяла его двумя пальцами, осмотрела брюшко, рубиновую грудь, глаза ее разгорались восторгом.

— Ты где… такое взял?

Я отмахнулся:

— Да у нас этой гадости видимо-невидимо. Замок хоть водой огражден, а на деревья они нападают часто.

Она спросила, не отрывая глаз от сверкающей драгоценности:

— И чем они вредят? Мед воруют?

— Если бы, — ответил я уныло. — В нашей реке много перловиц, так ребятня их собирает, а потом мясо свиньям, скорлупки — лекарям, а перлы — бабам на украшения. Так вот эти муравьи прямо охотятся за этими перлами! Даже из металла могут выгрызть, а кто у нас умеет в металл огранивать? Девки только одежду украшают да ожерелья делают. Они ж, как и вороны, на блестящие бусины падкие!

Она держала муравья на ладони, любовалась, глаза блестят восторгом, произнесла тихо, не отрывая взгляда от чудесного произведения искусства:

— Ты сам не представляешь… что принес… Ладно, иди!

Я вернулся к раскрытым дверям, где ждал обеспокоенный Марат, на ходу я на всякий случай бормотал обиженно, что как это не представляю, еще как представляю, эти гады все село достали, бабы воем воют, это ж проклятый муравей, везде пролезут, их только колдовством можно извести, а где его взять, мы люди простые…

Марат свел меня вниз, гаркнул пробегающей через холл молодой женщине:

— Хризия!.. Отведи в людскую этого… как тебя?

— Дик, — ответил я покорно, помня, что леди Элинор меня уже называла при нем Диком, и добавил: — Ваша милость.

Он улыбнулся удовлетворенно, приосанился, но посмотрел опасливо наверх, сдулся и сказал тише:

— Мне госпожа доверяет больше всех, но здесь госпожа только леди Элинор, так что ее милостью называть можно только ее. Запомнил?

— Да, — ответил я, — ваша ми… простите, господин Марат.

— Не господин, — поправил он с тем же удовлетворением приближенного холопа, — а просто Марат. Запомнил?

— Запомнил, — ответил я. — Госпо… ох, трудно мне так называть таких важных людей, я ведь из леса, мы в деревне совсем простые… Но я сделаю все, как вы скажете!

Хризия терпеливо ждала, а когда я повернулся к ней, коротко кивнула:

— Иди за мной.

Она пошла впереди, и хотя тонкая ткань при каждом шаге оттопыривается на тугих ягодицах, я зыркал по сторонам, запоминая, как здесь и что, это важнее, чем чья-то задница. Эта Хризия пока ни словом, ни взглядом, ни движением не дала мне понять, что вообще-то не прочь сблизиться чуть теснее, ведь всякой женщине приятно мужское внимание, но она то ли страшится чего-то, то ли в самом деле равнодушна к мужчинам… тут вступают разные догадки, в смысле — занята наукой, искусством, спортом, разве иные могут быть догадки у такого высоконравственного человека?