Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — граф

— Да, жизнь одна… а молодость еще однее. Эх… Подумал вот, взгрустнулось и захотелось чего-то сладкого. Наверно — пива.

Лавор похлопал его по щуплому плечу.

— Ну тогда не сиди, дуй в людскую. Там еще полбочонка осталось после вчерашнего. Если Марманда не…

Марманда замахнулась на него кулаком.

— Да я тебе!

С шуточками и смешками пошли в людскую, где Марманда и Франлия быстро собрали на стол. И хотя есть не особенно и хотелось, но какое же общение без еды, пива, снова еды и опять же пива… если не отыщется бурдючка с вином?

Мне отведена комната на третьем этаже, но я замешкался с ужином, а теперь вот опасно выходить в холл, Ипполит и остальные предостерегают искренне и всерьез, я слышу неподдельную тревогу в их голосах. Я слабо вякнул, что хозяйка сказала только насчет верхних этажей, их стерегут и магические ловушки, и призраки, и все-все колдовство, а по нижнему можно без опаски, но Ипполит сделал страшные глаза и спросил:

— А Призрачного Ярла не забоишься?.. Он ничего не сделает, но как посмотрит!.. Вон Корканд, был у нас тут один, только однажды встретился с ним, враз поседел, а потом за месяц сгорел и умер, будто его изнутри кто грыз!

— А Лиловые Крысы? — поддержала Марманда. — Вроде бы сами по себе, никого не трогают, но стоит их увидеть… Бр-р-р-р!

Я подумал, сказал твердо:

— Переночую здесь. Не могу же я хозяйке понадобиться среди ночи!

— Верно, — поддержал Ипполит. — Ночуй с нами.

— А утром пораньше, — решил я, — перебегу в свою каморку. Вроде там и спал без задних ног!

Они привычно улеглись, сразу же кто захрапел, кто начал плямкать во сне, Раймон подтянул колени к груди и так шумно дышал, что длинный мех на шкуре под ним раскачивался то в одну сторону, то в другую.

Я лежал тихо, веки чуть опустил, под сводами темно, только колышутся на продольной балке темные занавеси паутины. Не слишком чистоплотные здесь женщины. Или же никогда вверх не смотрят…

От камина жаркими толчками идет прогретый воздух, оранжевое пламя колышется, кончики исчезают за узорной каменной кладкой. Багровый трепещущий свет освещает половину зала, каминная решетка из толстых чугунных прутьев выглядит раскаленной, широкие мраморные плиты облицовки блестят, словно намазанные жиром.

Что-то толкнуло меня изнутри, я повернулся к камину. Жар ударил в лицо, я прикрылся ладонью и сквозь огонь присмотрелся к горящим березовым поленьям. Одно почти превратилось в красные уголья, пламя победно взревывает, слышен знакомый треск, это огонь расщелкивает древесину. Но какое-то странное чувство, какое-то дежа-вю, хотя умом не могу понять, почему спинной мозг посылает тревожные сигналы. Камин как камин, пламя греет воздух и одновременно освещает половину зала.

Сквозь растопыренные пальцы я всматривался в жаркий огонь, прислушивался к сухим щелчкам. Ну да, при всей случайности щелчков даже мой не совсем доисторический слух все же уловил закономерность, повторяемость. Все правильно, простые поленья уже давно сгорели бы, а эти вот пылают, пылают, пылают, от них сухой надежный жар, и хотя человеку для тепла все равно: от костра или калорифера, но инстинкт предков, сидевших у костра десятки миллионов лет, заставляет отдавать предпочтение живому огню…

Под моим пристальным взглядом огонь собрался в одном месте в огненный смерч, завертелся и тут же распался на прежние языки пламени, а в огоньке проступило смеющееся девичье лицо. Я никак не мог рассмотреть ее глаза, янтарно-желтые, наконец она пошевелила губами, я отчетливо услышал тоненький голосок:

— Почему не спишь, человек?

— Да уже сплю, — пробормотал я, — если ты вот так снишься…

Донесся тихий смех, затем щебечущий голосок:

— Ты еще не спишь, я чувствую.

— Да? — проговорил я тише, если не сплю, то не разбудить бы кого. — А ты кто?

— Меня зовут Охрик, — прозвенел тихий голосок. — А тебя?

— Тс-с-с, — ответил я таинственно, — это великая тайна есмь!.. А почему Охрик? По цвету ты вроде бы Пурпурик или Багряник, да и гендер у тебя вроде бы… ты самец или самочка?

Она не поняла, переспросила:

— Самец или самочка?

Лицо отдалилось, но теперь стала видна вся фигурка. Женская, словно из плотного жидкого огня, переливающаяся, постоянно меняющаяся и в то же время сохраняющая форму со всеми ярко выраженными отличительными признаками.

— Вопрос снимаю, — сказал я поспешно. — В данном случае он может прозвучать оскорбительно. Охрик, ты там и живешь?

— Да, — ответила она. — Мне здесь нравится.

— А если огонь все же погаснет?

Она переспросила в недоумении:

— Как это погаснет? Он никогда не может погаснуть!.. Он может только скрыться, уйти вовнутрь.

— Понятно, — сказал я, — внутриядерные процессы. А ты хорошенькая, знаешь?.. Красивая.

— Мои родители очень старались, — ответила она чистым голоском. — Много раз переделывали, изменяли.

Я кивал, все понятно, спросил:

— Охрик, а что ты можешь еще?

Она ответила без промедления:

— Танцевать — во мне триста тысяч двести семьдесят восемь танцев, петь — знаю восемьсот тысяч триста двадцать четыре песни.

— И все? — спросил я с сожалением. — Да, конечно, не требуем же от коня, чтобы бегал за палкой… А как ты появляешься? Ведь не по своей охоте?

Она пропищала:

— Меня можно позвать по имени, так зовут дети, они еще не умеют вызывать мысленно. Вот ты как будто бы позвал, хотя и очень плохо. Я не откликалась, твой зов был… нечист, с помехами, потом я пришла. Ты ведь звал?

— Звал-звал, — сказал я поспешно. — Еще как звал!

— Вот и хорошо, — откликнулась она с облегчением. — А то нам нельзя являться без зова.

— Знаю-знаю, — подтвердил я. — Сотрут, а потом еще и дефрагментируют. Нет, с тобой все в порядке! Иди спи.

— Петь тебе не нужно? — спросила она с надеждой.

— Пока нет, — ответил я. — И танцевать — увы, не до плясок. Но потом как-нибудь пересмотрим весь твой репертуар. Надеюсь, он со стриптизом.

Она исчезла, я прислушался к храпу, вздохам и сопению, осторожно встал. Ни одна голова не поднялась, провожая меня взглядами. Я еще на лавке задействовал все виды зрения, переждал тошноту и головокружение, зато вижу, что все в самом деле спят, у спящих и запах другой, и часть горячей крови, что скапливается в печени и вообще где-то там внутри, пошла на периферию, все выглядят как одинаковые темно-красные болванки из металла.

Прежде чем высунуть нос наружу, я понюхал струи воздуха, что просачиваются под дверь, увидел холл в запаховом зрении, пуст, опасности тоже вроде бы пока никакой, потихонечку отворил дверь и выскользнул из людской.

Странно и призрачно, хотя холл всего лишь безлюден, однако что-то есть в ночи странное, мир становится иным, в нем как будто меняется гравитация, силы сцепления, даже дважды два равняется не четырем, а стеариновой свече. Чувствуя холод и дрожь в теле, я постоял, борясь с малодушным желанием вернуться и лечь спать, словно я демократ какой-нибудь и хочу быть как все, а вот так на виду пусть оказываются всякие экстремисты…