Анджей Сапковский - Польская фэнтези (сборник)

Все это совершенно не волновало сувальскую молодежь, и она по-прежнему говорила «наш бивак» или «наш лесунчик-потрахунчик». А тем, которых удивляет свистопляска с названиями, советую вспомнить, сколько было крика, споров и хлопот, прежде чем улица Сельская в Варшаве превратилась в улицу Сезамскую. Помните?

Улица Джималы кончалась на линии Черной Ганки, дальше она уже именовалась Bismark-Strasse [48] Улица Бисмарка (нем.). , а мне надо было свернуть за давно бездействующий Дом культуры, пробежать по парковой аллейке, пересечь Adenauer Platz [49] Площадь Аденауэра (нем.). и попасть на задворки школьного здания. Но я задумался, не заметил, что Дома культуры уже вообще нет, попал в тучи пыли и дыма и свалился в воронку от бомбы.

По невнимательности.

Гляжу — Индюк.

Сидит себе, понимаете, скуксился, прижался к самому краю воронки и прислушивается, как трещат и гудят два боевых «Апача», кружащие над стадионом «Ostmark Sportverein» [50] Спортивный союз Остмарк (нем.). , бывшим СК «Голгофа». Я подполз тихонечко, ровный гул тяжелых десантных ботинок заглушил скрип гравия. Подполз к парню и неожиданно для него рявкнул, одновременно хлопнув по плечу:

— Привет, Индюк!

— О, Иисууусе! — взвыл Индюк и скатился на дно воронки.

Он лежал там и дрожал, не в состоянии слова вымолвить и укоризненно глядя на меня. Тут я понял, что вел себя очень даже глупо. Знаете ведь, как это бывает — от неожиданности он мог в штаны наложить!

Я вскарабкался наверх, осторожно высунул голову над краем воронки и огляделся. Неподалеку сквозь кусты просвечивал бетонный «бункер» паркового сортира, покрытый граффити и оспинами от пуль, оставшихся еще от прежних боев. Не было видно никого, но оба «Апача» обстреливали восточный край парка, откуда все явственнее доносились автоматные очереди и глухие разрывы ручных гранат.

Индюк перестал осуждающе глядеть на меня. Несколько раз назвал меня довольно неприятно, приписав активный комплекс Эдипа и пассивный гомосексуализм, затем подполз и тоже высунулся из воронки.

— Ты что тут делаешь, Индюк? — спросил я.

— Свалился, — ответил он. — Еще утром.

— В школу опоздаем.

— Точно.

— Так, может, вылезем?

— Иди первым.

— Нет, ты иди первым.

И тут началось.

Край парка расцветился серией ослепительных оранжевых вспышек. Мы тут же нырнули на дно, в путаницу кабелей, которые выползали из разбитого телефонного коллектора, словно кишки из вспоротого брюха. Весь парк затрясся от детонаций — одной, второй, третьей. А потом заговорило стрелковое оружие, завыли снаряды и осколки. Мы слышали крики наступающих.

— Liеtuuuuvа! [51] Литвааа! (лит.)

И сразу после этого — гул взрывающихся Handgranat [52] Ручные гранаты (нем.). , треск М-60 и лай АК-74, очень близко.

— Liеtuuuuvа!

— Твои, — прощелкал я зубами, вжавшись в обломки на дне воронки. — Дивизия «Плехавичюс». Твои соплеменники, Индюк, штурмуют наш парк. Ты считаешь — это порядок?

Индюк некрасиво выругался и уставился на меня дурным глазом. Я захохотал. Черт, уже год прошел, а меня не перестает смешить эта забавная история.

Дело, понимаете, выглядело так: года два назад возникла мода на — как это окрестили — истоки. Корни. Значительная часть населения Сувалок и окрестностей, в том числе и родители Индюка, неожиданно восчувствовали себя литовцами с дедов-прадедов, такими, которые вместе с Свид-ригайло ходили на Рагнету и Новое Ковно, а с Кайстутисом переправлялись через Неман, совершая набеги на тевтонцев. В заявлениях, которые просители направляли в Союз патриотов левобережной Литвы и Жмуди, они без конца декларировали трогательную любовь к берегам речки Вилейки, полям, расцвеченным разнообразнейшими злаками и вообще хлебами, к пылающим клеверам и к Остробрамской Божьей Матери [53] Единственные оставшиеся из прежних девяти ворот Вильнюса. В Остробрамской часовне находится чудотворная икона Божьей Матери. , а также не менее трогательно интересовались, стоит ли все еще «Большой Баублис» [54] «Большой Баублис» — известный тысячелетний дуб в Литве (в Жмуди), поваленный в 1812 году. Упоминается А. Мицкевичем в «Пане Тадеуше». там, где должен стоять, поскольку дальнейшее счастье всей семьи напрямую зависит от того, стоит ли. Причина пробуждения патриотизма была прозаичной — в соответствии с законом о национальных меньшинствах литовцы получили массу привилегий и льгот, в том числе налоговых, и не подчинялись Курии.

Множество моих школьных дружков неожиданно стали литовцами, в результате, разумеется, соответствующих деклараций и заявлений родителей. То и дело оказывалось, что Вохович требует, чтобы учителя называли его Вохавичюсом, Маклаковский превратился в коренного Маклакаускаса, а из Злотковского сделался стопроцентный Гольдбергис. Были и поэтические изменения — Мачек Березняк, например, в результате буквального перевода превратился в Бирулиса.

Тут-то и началась великая трагедия Индюков. Симпатичная и вкуснейшая в жареном виде птица, подарившая его родителям свое имя, по-литовски называлась «Калакутас». А слово «кутас» в шибко латинизированной Польше означает то же, что по-латыни «пенис», только не так «культурно». Вот и получилось, что Индюки должны были стать Калапенисами. Глава рода Индюков, в принципе флегматичный и серьезный пан Адам, впал в неистовство, когда ему сообщили, что, да, верно, его заявление о переходе в литовцы будет рассмотрено положительно, но он должен незамедлительно стать Адомасом Калакутасом. Пан Адам отказался, но несгибаемый Союз патриотов левобережной Литвы и Жмуди не согласился ни на какие отдающие польскостью мутации вроде Индюкас или Индюкишкис. Идею, состоявшую в том, чтобы пан Адам сначала натурализовался бы в США как Turkey, т. е. тот же «Индюк», но только по-английски, и лишь потом вернулся в лоно отчизны как Текулис, семейство Индюков сочло затеей идиотской, приводящей к неоправданной потере времени и дорогостоящей. В ответ же на упрек, что-де точка зрения пана Адама попахивает польским шовинизмом, ибо вышеназванный «кутас» ни одного коренного литовца не унижает и не ставит в смешное положение, пан Адам учёно и эрудированно обругал комиссию, используя попеременно выражения «поцелуйте меня в зад» и «papuciok szykini». Оскорбленная до глубины души комиссия послала индюковы документы ad acta, а самого Индюка к дьяволу.

Таким вот образом никто из семейства Индюков не стал литовцем. Поэтому мой друг Леся Индюк ходил не в пунскую гимназию, а в тот же класс и в ту же школу, что и я. В результате же теперь сидел в воронке от бомбы вместе со мной, вместо того чтобы, понимаете, носиться по парку в мундире цвета высохшего дерьма с АК-74 в руках, «Погоней» [55] «Погонь» — государственная эмблема старой Литвы, затем — Великого Княжества Литовского на красном поле, изображающая рыцаря на коне на скаку, в шлеме, с поднятым мечом в правой руке и щитом в левой, с двойным золотым крестом. «Погонь» была включена в общий польско-литовский герб, состоящий из Орла и «Погони». на фуражке и медведем дивизии «Плехавичюс» на левом рукаве.