Ричард Адамс - Обитатели холмов [издание 2011 г.]

Кехаар опустился прямо на середину деревяшки и подцепил клювом беленькую крошку. А Черничка скакнул за ним и понюхал какую-то зелень. Немного погодя и Орех ступил на доску, сел на солнышке, глядя на снующих по теплой, нагретой доске мух и принюхиваясь к незнакомым речным запахам, поднимавшимся от воды.

— Что это такое, Кехаар? — спросил он поморника. — Это опасно?

— Нет, не опасно. Не снаешь? Это лодка. На Польшей Фоде много, много лодка. Их делают люди ходить по фоде. Никакого фреда.

И Кехаар принялся расклевывать старую высохшую корку. Черничка, покончив с огрызком салатного листика, который валялся на дне, положил нос на очень низенький бортик и наблюдал за пятнистой, цвета донной гальки, форелью, устремившейся к водопаду. Лодка была крошечным плоскодонным яликом с одной только банкой [24] Банка — так моряки называют скамеечки для гребцов. (Прим. перев.) посередине, на которых обычно фермеры режут тростник. Бортик ялика, даже пустого, поднимался над водой всего на несколько дюймов.

— Знаете, — сказал с берега Пятик, — а я посмотрел на вас и вспомнил, как, когда по лесу бегал пес, Черничка нашел деревяшку и вы переправили нас с Плошкой через реку. Помните?

— Еще бы забыть, как я вас толкал! — фыркнул Шишак. — Ужасно я замерз тогда.

— Вот чего я не могу понять, — произнес Черничка, — так это почему лодка стоит на месте. Все на реке плывет, и довольно быстро — смотрите. — Он показал на обломок палки, который течение несло со скоростью двух миль в час. — Так что же ее держит?

Кехаар не церемонился с «салагами», особенно если это касалось кроликов, которых он не слишком жаловал. Черничка не входил в число его любимчиков — он предпочитал характеры открытые и прямые, как у Шишака, Алтейки и Серебряного.

— Туг ферефка. Если перегрысгь, срасу поплыфешь, и чертофски быстро.

— Понятно, — сказал Пятик. — Веревка проходит сквозь железную штучку рядом с Орехом, а другой конец закреплен на берегу. Как черенок большого листа. Отгрызешь, и лист — то есть лодка — отлетит от берега.

— Ну ладно, так или иначе, а нам пора, — уныло сказал Орех. — Боюсь, Кехаар, мы, кажется, не нашли того, что ищем. Ты не мог бы подождать до завтра? Наверное, теперь надо до темноты успеть найти место посуше, подальше от берега.

— Ох, какая жалость! — сказал Колокольчик. — А я-то решил было стать водяным.

— Кем-кем? — спросил Шишак.

— Водяным кроликом, — повторил Колокольчик. — Есть же водяные крысы, водяные жучки, Плошка вон говорит, что вчера видел водяного ястреба. Почему бы мне не стать водяным кроликом? Я с удовольствием поплавал бы…

— Фрит великий небесный! — неожиданно воскликнул Черничка. — Великий славный Проказник! Вот же оно! Вот оно! Быть тебе, Колокольчик, водяным кроликом! — И он запрыгал, заскакал по берегу, толкая Пятика передними лапами — Пятик, ты что, не понял? Ты не понял? Мы перегрызем веревку и смоемся, и генерал Дурман ничегошеньки не узнает!

Пятик молчал.

— Да, я понял, — наконец произнес он. — Ты имеешь в виду лодку. Должен сказать тебе, Черничка, умный же ты у нас парень. Я помню, как в тот раз после переправы ты сказал, что эта хитрость с плотом может нам еще пригодиться.

— Эй, погодите-ка немного, — сказал Орех. — Вот мы с Шишаком тут среди вас, умных, простые серые кролики. Может быть, вы и нам объясните, в чем дело?

И, сидя возле дощатого мостика, рядом с маленьким водопадом, перебирая ушами, чтобы отогнать комаров, Черничка и Пятик наперебой принялись объяснять.

— Осмотри веревку, Орех-рах, — закончил Черничка. — Вдруг она чересчур прочная.

Они вновь подошли к ялику.

— Да нет, не слишком, — решил Орех. — К тому же она сильно натянулась, а значит, и грызть легче. Я с ней и один справился бы.

— Та, это хорошо, — признал и Кехаар — Отлично поедете. Но надо делать пыстро. Мошет фсе измениться. Придет человек и саперет лодку — понятно?

— Больше нам ждать нечего, — сказал Орех. — Давай, Шишак, начинай — и пусть Эль-Ахрайрах тебя не оставит. Помни, ты теперь самый главный. Когда понадобится, пришлешь Кехаара, он скажет нам, что делать. Мы будем ждать тебя здесь.

Потом все долго вспоминали, как Шишак ответил на этот приказ. Никто не посмел бы сказать, что он не умеет выполнять того, чего сам требует от других. Шишак помедлил, а потом прямо посмотрел в глаза Ореху.

— Это так неожиданно, — сказал он. — Я не думал, что идти сегодня. Но может, оно и лучше — терпеть не могу ждать. Пока.

Шишак коснулся кончиком носа носа Ореха, повернулся и исчез в кустах. А несколько мгновений спустя, направляемый Кехааром, он уже бежал по зеленому пастбищу к северу от реки, прямиком до кирпичной арки в заросшей грубой травой железнодорожной насыпи, а потом еще дальше, в поле.

На Эфрафу опускались сумерки. И в гаснущем свете генерал Дурман наблюдал, как на лужайку рядом с огромным пастбищем, которое раскинулось между городком и железной дорогой, на силфли вышли кролики подразделения с меткой на задней левой ноге. Почти все они грызли траву рядом с норами, которые выходили практически прямо на луг, незаметные между кустов и деревьев, росших вдоль заброшенной тропы для верховой езды. Но кое-кто все же осмеливался выбежать в поле погреться и поиграть в лучах вечернего солнышка. Дальше стояли часовые ауслы, готовые в любой момент, завидев элиля или человека, дать сигнал тревоги либо одернуть кролика, который забрался слишком далеко, чтобы успеть спрятаться в норе по первому знаку.

Старший офицер подразделения, капитан Кервель, только что вернувшийся после обхода постов, разговаривал с какой-то крольчихой почти в центре площадки, как вдруг заметил генерала. Капитан быстро осмотрел еще раз свои владения — все ли в порядке. И так как ему показалось, что нарушений нет, он с видом почти равнодушным принялся жевать лист сладкой веснянки.

Генерал Дурман был кролик-одиночка. Родился он три года назад — самый сильный из пятерых новорожденных — в норе неподалеку от садового домика в Коул-Хенли. Его отца, беззаботного и веселого кролика, ничуть не беспокоила близость человеческого жилья. Он вспоминал об этом разве что по утрам, когда бегал позавтракать в огород. А хозяин, две-три недели погоревав над испорченным салатом и обгрызенной молодой капустой, залег в засаду и подстрелил легкомысленного шалопая, когда тот на рассвете пришел на картофельную грядку. Но человек на этом не остановился. Он раскопал нору и вытащил оттуда крольчиху и малышей. Матери Дурмана все же удалось удрать по капустному полю к холмам, крольчата метнулись было за ней, но человек переловил всех, кроме Дурмана. Подстреленная мать, истекая кровью, бежала среди бела дня вдоль изгородей, а малыш кое-как ковылял сзади.