Виктор Демуров - Зарницы грозы

— Здрав будь, Баюн, — говорит. — Садись, не стесняйся.

А в числе гостей — и Емеля, и Федот, и Илейка, после войны на ноги увечный, и еще какой-то люд простой, и окольничий Ставр, которого Баюн в Думе видал, и Марья-искусница, цеховая, вдовая. Самый разный народ.

Как наелись немного, браги выпили, Калин Калинович поманил Баюна: иди, подсядь. Рысь подошел, вскочил на лавку. С хозяином рядом жена должна сидеть, а жены у него нет. И не похоже, чтобы была когда-то.

— Я о тебе много слышал, — сказал Калин Калинович. — Ты у Финиста вроде как талисман.

— Ничей я не талисман, — скривился Баюн.

— А еще — что в пекельные царства ты спускался и вышел живым оттуда.

— Было дело.

— И что видел демонов воочию.

У Баюна аж шерсть встала дыбом. Он начал озираться. Засмеялся Калин:

— Тут все знают, от меня да от Емели.

— Зачем? Зачем народ мутить?

— Не мутить, а просвещать. Нельзя такие вещи держать в тайне. Ты и не знаешь, поди, за что заступаешься.

— Но я их видел. А вы не видели.

— И я видел, — сказал Калин Калинович. — Смутно, неблизко. Но зло сразу почувствовал. Ты счастливец, раз им не попался.

Баюн хотел объяснить, как все на самом деле было, но решил почему-то, что лучше не надо.

— Какое зло? — спросил он. — То есть... ну да, недобрые они. Но нам-то какой вред? Что про них знаешь, что не знаешь, суть-то не меняется.

— Это ты, Баюн, ошибаешься. Знаешь, чем питаются демоны?

— Да жижей какой-то. У меня от нее чародейские сны были.

Калин Калинович скорбно покачал головой.

— Жижей... Это не просто жижа. Я уж и не знаю, как тебе сказать, раз ты пил ее.

— Почему?

— Свет вы свой демонам отдаете. Силу ваших душ. Они вас вампирят, иссушают, превращают в бездумных кукол. И когда вы умрете, то душам вашим в Ирий не воспарить. Они канут на дно бездны, к тому, кого вы именуете Вием.

Рысь помертвел от ужаса.

— Но как же... И Светлый Князь... Он мне не говорил...

— Светлый Князь и братья его затем бьются с демонами, чтобы те не алкали, не жирели за ваш счет. Потому он и не хотел возвращения демона в Тридевятое.

— А бабушка Яга... Она умерла в этом году...

— Не могу я знать наперед. Но если демон в ней нужные ему чувства разжигал, если вел ее, то от Ирия уже отвратил. Даже если она сама того не знала. А те, кто ему добровольно служат... Страшным будет их посмертие.

— Яга не виновата! — Рысь хватил лапой по лавке. — Она не была темной!

— И никто не виноват. Поэтому мы должны всем и каждому рассказать про это чудовище. Такой я взял на себя долг.

Все разом встало на места. Отвратительное чувство, какое всегда бывает при крушении иллюзий, заелозило в животе. Он, Баюн, думал, что свершил благо — а сделал Тридевятое пастбищем гнусной твари. Еще и думал, почему Емеля противится! Просветлить Волха хотел!

— Это Финист все! Он виноват!

Рысь зажал себе рот лапой. Калин Калинович только улыбнулся:

— Не страшись. Никто здесь Финиста не любит. И дай нам срок — с этим прихвостнем Волха мы тоже разберемся.

— Мы?

— Сказать всем правду — это, Баюн, только начало. Я тебя приглашаю потому, что из Финистовой братии ты самый чистый, самый тьмою нетронутый. Душа твоя еще не пожрана. И пожрана не будет, если вовремя опомнишься. Мы себя именуем Вестники Рассвета. Будешь одним из нас?

Баюн посмотрел на Калина. Потом — на Емелю, на Федота. Те жевать прекратили, прислушивались.

— Что делать-то надо? — спросил рысь.

— Это, Баюн, тебе решать. Я свое дело сделал уже в отношении тебя. Не мне учить, как этим знанием распорядиться. Мы пока что ищем, как новых людей завлечь, чтобы Финист про то не узнал. А ты можешь и что получше придумать. Если желаешь, конечно.

— И что вы хотите? Бунт?

— Вот этого, — сказал Калин Калинович, — меньше всего. Я уже навидался братоубийств. Не людей нужно губить, а демона. Истощить его, заморить.

— Он же наш защитник. Или это тоже неправда?

— Увы, защитник. Но скоро это изменится. Демоны будут уже не нужны. Любые и вообще, не только этот.

Баюн почесал за ухом.

— Я родился, когда демона не было, — сказал он. — Из моей мамы сделали перчатки. А папу съела стая крыс. Сейчас крыс повывели. И лихих людей тоже.

— Баюн, это не заслуга Волха. Я не говорю, что мы должны жить, как при Горохе. Все будет совсем по-другому. Лучше.

И Калин Калинович начал рассказывать, а рысь случал его, приоткрыв рот.

Мир, говорил бывший купец, станет един, как окиян. Падут границы, сольются языки. Армии будут распущены, а оружие — уничтожено. Каждому даруют свободу и право жить в покое. Нечисть и нежить поселятся рядом с людьми, как с равными. Даже навам позволят занять поверхность, при условии, что они раскаются. Покаяние будет единственной карой для темных. За порядком назначат присматривать особый совет мудрецов, всемирных судей. А Тридевятому в этом отведена особая роль. С него должно все начаться.

— Первая из судей появится именно здесь, у нас. Ее имя Елена. Она спит...

— Мертвая царевна! — перебил Баюн. — Да, я знаю!

— Это хорошо, — сказал Калин Калинович, — но одного знания недостаточно. Я искал, где находится остров Руян, сразу, как только мне открылось о нем. Но ни я, ни Емеля его увидеть не сумели. Царевна Елена сама выбирает, кому показаться. По каким приметам — Бог ведает.

Как только рысь услышал о Елене Премудрой, все его сомнения развеялись. Он согласился стать Вестником Рассвета. Только спросил — а что за вестники такие.

— Потому что сами мы, Баюн, славы и власти не ищем. Управление мы отдадим Елене, никаких почестей не ожидая. А «рассвета» — потому что новый день. Новый век настает.

Финист выдавил чужеземцев за рубежи Тридевятого и сплотил оборону. В Аламаннском королевстве грянуло народное восстание против авалонцев — рев Скимена о помощи. Случилось и еще одно восстание, уже в Авалоне, где люди выступили против войны. Гвиневра его подавила жестоко.

— Ты меня прости, Емеля, — говорил Баюн, — что я спорил с тобой. Я не знал тогда. Мне Светлый Князь не объяснил толком, почему медлил.

— Да я и не сержусь, — отвечал Емеля. — Со мной все спорили. Это сейчас я братьев по духу нашел. И то не все с самого начала нам поверили. Калечные у людей души. Ущербные. Их жалеть надо.

Неподалеку в тот момент случился нава, который не преминул язву вставить:

— Ущербная душа — это ерунда. Ущербные мозги страшнее.

— А ну глохни! — рыкнул на него Баюн. — Повылазило вас, честным людям проходу не даете! Знаете, что Емеля правду говорит, вот и ополчились на него!

Нава так вытаращил глаза, будто его только что укусило конское седло. А рысь нарочито отвернулся и продолжил разговор с Емелей, будто ничего не случилось.

Илейка толком не помнил, как с Баюном встречался зимой, а уж о том, что тот своровал добычу — тем паче. Извиняться не пришлось, хотя Калин Калинович и настаивал. Покаяние, говорил бывший купец, есть главное, чем Вестники одолевают адские силы, покаяние и смирение. Баюн осторожно порасспрашивал Илью, а что стало с остальными из четверки.