Виктор Демуров - Зарницы грозы

Каждый ощутил это в один и тот же момент. Будто вынули что-то из груди, и образовалась там лакуна, которую ничем не затянуть. Мука, одиночество, безнадежность наполнили эту лакуну, как вода наполняет след, оставленный в иле. Нечто погибло в тот день, но мало кто это понял. Четыре утра ударили подземные часы Нави — самое сумеречное и тяжелое время. Переговаривались знающие:

— Сами виноваты... Зубы на всех скалили, вот и...

— Ой-ой-ой! Вечно мы виноваты, что слишком много места занимаем!

— Ох, что же будет теперь.

— А чему быть? Ждите... Увидим сейчас и здесь...

Эти разговоры не понравились, и был наложен запрет. Замки на рты, летописи - в костер, вольнодумцев - под уложение. Кто знал слишком много, те падали, оступившись, на нож, и так семь раз. Либо же каялись, клялись, молчали, занавешивали навьи образа, а про себя мечтали, без надежды уже, что вот-вот закончатся бесславные дни и прошлое восстанет.

Один царь сменился другим, пусть и не без недовольства, пусть и порубились бояре друг с другом, и пушки гремели в сердце столицы. Так увидели люди. А под их ногами, на теневой стороне, в пекельном царстве шла отчаянная битва. Древний город выл, задыхаясь в огне, сражаясь уже не чтобы победить, а чтобы проиграть как можно меньше. Невиданные, гораздо быстрее земных, крылатые корабли разлетались на куски об его изъеденные разрушением дома. Незыблемой высилась лишь Цитадель, укрытая чародейским конусом. Пламя бессильно билось в нее, как волны в утес, лучи отражались по стрелявшим. Потерявший все, верховный нава продолжал упорствовать. Только когда чужеземцы заполнили все улицы, выискивая и убивая последних защитников, и рухнули внутрь стены священного капища, атакующие услышали мольбу: «Хватит! Пощадите! Мы сдаемся!»

— Ложь, — сказал один из командиров другому. — Они видят, что погибают, и идут на хитрость. Пытаются выиграть время.

Так оно и было. Отлежаться, перетерпеть, выждать, думал верховный нава, выходя из Цитадели в гарь пожарищ и покорно становясь на колени. Исподтишка, кропотливо, маленькими шажками добиваться своего и хранить надежду. Пусть пройдут лета. Пусть повергнуты, пусть унижены, мы еще увидим, как настанет наш час. Но чтобы это увидеть, надо быть живым.

Враги отлично понимали его мысли, поэтому нава был немедленно умерщвлен на глазах всех прочих жрецов и солдат. Его тут же, не отходя далеко, заменили куда более сговорчивым, а самых ближних помощников на всякий случай тоже казнили. Высшие жрецы угодили в подземелья, на поживу межмировым лярвам. Остальных помиловали, и те разбрелись по Навьему царству, не думая больше ни о чем, кроме как о том, чтобы выжить на руинах. Однако мстители еще долго не уходили в свои земли, пока не стало ясно, что дух противника сломлен окончательно.

— Бабушка Яга! Бабушка Яга! — кричал кот, высоко прыгая через стебли травы, как заморский зверь пардус.

— Я тебе сто лет как бабушка! — Не оборачиваясь, Ягжаль подошла к очередной богатырке и хлопнула ее по спине. — Не горбиться! Пузо втянуть, руки напрячь! — Перешла к следующей: — А ты как стоишь? Хочешь, чтобы тебе нос тетивой снесло? Все на свете уже растерять успели?

Какая она ему бабушка! Пятьдесят лет — это смех, а не старость. Вон Хеллион Климмакс 238, а выглядит она, как ехидно заметил кто-то из писарей, на все 100. И никто ее бабушкой не зовет. Правда, за морем небось и слова такого, «бабушка», нету. Ну да что с людей взять? Нынче седину не уважают, все молодильными яблоками объедаются. Прилипло прозвище...

Кот клубком упал под ноги Ягжаль. Богатырки, прервав тренировку, с любопытством выглядывали из-за могучих плеч своей княжны.

— А ну воротились по местам! — гаркнула она и взяла Баюна на руки.

— Я твое яблочко запустил, пока тебя не было, — выдохнул он. — Не утерпел до вечера. Опоздали мы, бабушка Яга. Опоздали.

— Что такое? — Страшное предчувствие кольнула в сердце богатырки.

— Залесье пало. Убили князя Влада. И как убили... Истерзали его и всем показали...

Руки Ягжаль бессильно разжались. Кот шлепнулся в траву.

— Отбой, девоньки, — сказала она дрожащим голосом. — Зря я вас торопила, гоняла. Опередили нас. Некуда больше идти.

Богатырки опустили луки. Несколько открыли рты, но Ягжаль махнула рукой:

— Кончилось все. Котик новости видел...

— А я говорила, — раздался чей-то голос, — не выдержать Дракуле. Да и как он бы устоял, если все Заморье на него ополчилось! Просто чудо, что столько времени продержался.

— Цыть! — буркнула княжна-чародейка. Она подняла изрядно уставшего Баюна. — Пошли домой, чего там. Сама посмотрю.

Оседлав коня по кличке Белогрив, она помчалась в сторону леса, к своей тайной избушке. Ягжаль не любила эту избушку. Для вольных девиц невыносима несвобода. Даже княжна не держит их в узде. Им кажется странным, например, как можно сидеть дома и мечтать о дальних краях, не срываясь туда по первому желанию. Им непонятно, как может человека что-то удерживать, кроме цепей на ногах. Богатырки подчиняются лишь негласному закону дороги, что никем не выдуман, а рождается сам собою у тех, кто не просто выжил в степи, но слился с нею душой.

Прежде Ягжаль, как положено, жила бок о бок со своими «девоньками», но с началом гонений ей пришлось скрыться. Дружба с Иваном-Царевичем бросила тень и на нее, а потом поползли про богатырок нехорошие слухи. Они-де черные колдуньи, дикие, воинствующие, разорительницы. И какая разница, что колдует одна Ягжаль, что вольные девицы Тридевятому всегда помогали, когда приходила беда. Богатырки ушли сами, не дожидаясь, пока царь их опорочит.

Баюн молча сидел на загривке коня. Его придерживали руки Ягжаль: сухие, жаркие, жесткие, с тоненькими кольцами на кончиках пальцев и украшавшими ладони поблекшими солнцами. Она могла править одними коленями, но сейчас и этого не требовалось — Белогрив знал дорогу. Кот любил так кататься, любил пряные запахи трав, летящие в ветре, и наловчился даже держаться на спине коня самостоятельно. Но на этот раз скачка его не взбодрила. Противная стылость ворочалась внутри. В глубине души Баюн всегда знал, что Дракуле не выиграть. Однако все эти месяцы в их отравленную царем жизнь будто ворвался чистый вихрь из другого, жестокого и честного времени, скончавшегося много лет назад. Он рождал слабую надежду, что в этот раз все будет по-иному. Что пробились ростки долгожданных перемен, и, если постараться, им можно помочь расцвести.

Ягжаль вломилась в свое обиталище, сбив ногами коврики, загремев какими-то блюдами. Княжна не заботилась о том, как выглядит ее жилище, а шкапов и сундуков не признавала. Пожитки свои она норовила бросать на полу, как будто продолжала жить в шатре.