Максим Далин - Лестница из терновника-3. Прогрессоры

— А с этими что делать? — Винору кивнул на неподвижных чангранцев.

— Пусть молчат. Совсем, — сказал Шуху и задул коптящий фитиль светильни. — Поторопитесь, братья.

Верблюды мне нравятся больше, чем лошади. Такие они шершавые, мохнатые, спокойные ребята — ложатся по команде, послушно, хоть и неторопливо, встают, меня укусить не пытаются, вид имеют изрядно надменный, но снисходительный.

А может, просто у верблюдов нынче сезон не агрессивный.

Верблюды идут ровно и мерно, быстрее, чем я думал — упругим таким, плавным шагом. Не отвлекаются и не пытаются грызться между собой, как жеребцы. И видно с верблюда гораздо дальше. Видна — пустыня.

Мы прошли Чойгурский тракт, не заходя в Чойгур, чтобы не терять времени на стычку, которая непременно бы там произошла, оставили его белые мраморные стены за флагом — и направились караванной тропой к горам Лосми.

Горная цепь Лосми, если верить картам — этакий молниеобразный зигзаг, уходит на юго-восток. Она всё время в поле зрения — то приближаемся, то удаляемся, но на горизонте всё время маячат выветренные вершины, сизые, красноватые, бледно-бурые… Валуны причудливых форм — напоминающие то грибы, изъеденные насекомыми, то какие-то фантастические деревья, то ворота, то башни в духе Гауди — оживляют собой, если можно так сказать про бездушный камень, бесконечную равнину перед горами: выгоревший песок, сухая белёсая каменистая почва, снова песок…

Тут почти ничего не растёт. Только русло давным-давно исчезнувшей реки затянуто, как паутиной из тонких чёрных верёвок или колючей проволоки, странным местным растением. По весне оно даже цветёт: на гибких его усах или жгутах, усеянных колючками — бледно-лиловые мотыльки цветков, нежные и невесомые, с завитыми усиками тычинок. Раскрываются цветки на рассвете, пока ещё прохладно — и закрываются к белокалильному полудню, пряча розоватые крылышки в восковые бурые капсулы чашелистиков. Я почему-то вспоминаю розовую акацию в Тай-Е.

— Там, под верёвочником, вода есть, — говорит Анну, глядя на Юу. — Только глубоко. Корни у него — ты не представляешь, Ар… — и осекается.

— Он вернётся, — говорит Юу. — Если бы его хотели убить, убили бы на месте.

Кажется, Анну это не убеждает. Он не отвечает. Он угрюмо молчит и смотрит вперёд злыми сухими глазами. Я думаю, что синие стражи совершенно напрасно сделали то, что сделали: у Анну желание убивать на лице написано. Дин-Ли тоже опечален: он полагает, что в его задачу входила охрана жизни Господина Ча, и что задачу эту он не выполнил.

Элсу нехорошо. Ему слишком жарко — и его мучает жажда; я снова вижу на его щёках красные пятна лихорадки. Ломаю для него капсулу стимулятора — не хватало ещё, чтобы Маленький Львёнок свалился посреди безводных земель. У Кору — отчаянный вид: она не знает, чем своему командиру помочь — от этого страшно горюет. Элсу улыбается ей через силу потрескавшимися губами. Кору поит его из своей фляги, хоть он и пытается протестовать.

Стимулятор, впрочем, действует. Через пару часов Маленький Львёнок выпрямляется в седле. Кору одаривает меня благодарным взглядом — странно видеть такое в свой адрес от этой угрюмой амазонки.

Ри-Ё тихонько честит пустыню на чём свет стоит. Встречается со мной глазами, виновато улыбается:

— Простите, Учитель. Жарко очень — я мокрый насквозь.

Лотхи-Гро, которую пустыня взбодрила и привела в весёлое расположение духа, улыбается, блеснув яркими зубами на опухшем разбитом лице:

— Ты, белый, соль лизать. Верблюд соль видеть — соль лизать, и ты — соль лизать, — и смеётся.

Удивительная личность — шаоя Лотхи-Гро, старый солдат. Все ужасы рабства и плена с неё — как с гуся вода; синяк и раненая нога — превратности войны и только. Косички лихо отшвыривает за спину, рубаха на ней белая, подарок торговцев их Хундуна, штаны — ковбойские какие-то, на шнуровке — оттуда же, с хундунского базара, тяжёлый меч, прихваченный с собой мясницкий тесак — «счастливый оружие!» — и беззаботная обаятельнейшая улыбочка. И с верблюдом она разговаривает нежно, и ухитряется напевать что-то на своём языке, изрядно отличающемся от лянчинского, и жизнью довольна совершенно честно. Счастливая женщина!

Даёт Ри-Ё и Юу палочки соли — смеётся. Со своей товаркой по несчастью, Нодди, пересмеивается, болтая на совершенно дикой смеси лянчинских слов, слов шаоя и, вероятно, слов народа Нодди:

— Нодди, Творец сущим — отец или мать, а? Что твой варвар говорить?

— Творец — Отец-Мать, Творец — всё, — отвечает Нодди невозмутимо. — Отец-Мать послал удачу, сестра. Мир — добр, жизнь — хороша.

— Мы — всех победить, домой вернуться, — Лотхи-Гро машет рукой на запад, — я — туда, а ты — туда, — и машет на восток. — От варвар детей рожать. Да?

— Нет, — говорит Нодди. — От лянчинец рожать. Только найти лянчинец себе — чтобы красивый, как конь, спокойный, как верблюд.

Лотхи-Гро хохочет, смеются девочки-волчицы. Волки переглядываются, делают вид, что это их не касается.

В вырезе рубахи я вижу часть повязки у Нодди на рёбрах — кровь не проступает, бальзам торговцев сработал хорошо. Похоже, старые бойцы и впрямь не умирают.

Эткуру и Ви-Э обмениваются боевым опытом — он у них первый, у обоих. Со вчерашнего дня обсуждают с горящими глазами непревзойдённую отвагу друг друга и будущие подвиги. Ви-Э сдвигает брови и декламирует куски из эпической поэмы «Западный Перевал», Эткуру слушает воодушевлённо, кивая в патетических местах — он сделал большие успехи в языке Кши-На за последнее время.

После драки на базаре Эткуру вообще подтянулся и воспрял духом: больше не ноет, не брюзжит и не раздражается на всё и вся. Война действует на лянчинцев благотворно — как ни дико это сознавать.

Зной утомляет безмерно. Я чувствую себя, так же скверно, как мои друзья-кшинассцы — сам северянин. Не перестаю удивляться тому, что на этой мёртвой земле кто-то может чувствовать себя хорошо: долговязые пауки, стремительно переставляющие ножки-волоски по раскалённому песку, змеи, ползающие не по поверхности песка, а внутри него, ещё какие-то странные существа… Песчаные сверчки скрипят отвратительным металлическим скрипом, с присвистом — то же самое «вик-вик», только раз в пять громче. Попался песчаный дракон — то ли сухопутный крокодил, то ли смутное подобие варана, чуть не двухметровой длины — интересно, что такие твари жрут… Нас сопровождает птица — крупная, высоко, виден только распластанный в парении тёмный силуэт, а его тень скользит по барханам.

Мы едем целый день в таком темпе, какой действительно не вынесли бы лошади — но на верблюдов палящий зной, похоже, не действует. К вечеру наш отряд подходит к горам сравнительно близко — тут, между камней, если верить лянчинцам, встречаются родники. Вечер отвратителен: закат заливает пустыню запёкшейся кровью, багровое солнце валится за голый горизонт. Свежеет, конечно, зато сразу появляются какие-то крохотные мошки и толкутся в холодеющем воздухе.